Книга Все потерянные дочери, страница 251 – Паула Гальего

Мы двигаемся навстречу друг другу, совершенно потерянные, ослепленные желанием, и мне приходится сдерживаться последние мгновения, пока я не чувствую, как Одетт отпускает себя, стонет мое имя мне в губы, и я могу кончить внутри неё.

Я тяжело дышу, когда дарю ей очень нежный поцелуй в губы, в шею, в грудь. А потом медленно опускаю её, и юбка падает на место. Она проводит руками по ткани, прерывисто дыша, а я усердно принимаюсь за задачу вернуть корсет на место.

Одетт вздрагивает от прикосновения моих пальцев, всё еще чувствительная, и у меня вырывается смех, который она глушит поцелуем.

Спустя какое-то время, после завтрака из хлеба, яичницы и фруктов, прибывшего в неурочный час, она устраивается на балюстраде, прислонившись спиной к той же колонне, ноги у меня на коленях, рука запуталась в моих волосах.

— Расти здесь, должно быть, было прекрасно, — бормочет она, глядя на пейзаж, открывающийся перед нами.Озеро, на которое ложится снег, прежде чем растаять, заснеженные тропинки, ведущие в лес, каменные стены и арочные входы, розовые кусты, сопротивляющиеся морозам…

— Так и было.

Свободной рукой Одетт рисует узоры в воздухе. Её пальцы движутся, как у пианистки по невидимым клавишам, и тут я замечаю, что ветер тоже рисует узоры на снегу.

У неё горят щеки, и мне нравится думать, что это не только от холода, но и от того, чем мы занимались совсем недавно. Волосы распущены, совершенно дикой волной рассыпались по плечам. Непокорная прядь, короче остальных, падает на скулу. Красивый рот, само воплощение греха, слегка изгибается в улыбке, которую я не хочу переставать видеть никогда.

Она так прекрасна и так наполнена магией…

— Выходи за меня.

Её пальцы замирают. Одетт смотрит на меня. — Да.

Я моргаю. — Что ты сказала? — Что «да». Я хочу выйти за тебя замуж.

Мне требуется несколько секунд, чтобы осознать это, а когда до меня доходит… я целую её. Должно быть, я слишком импульсивен, потому что она смеется, упирается рукой мне в грудь и опускает ноги на пол, поскольку, видимо, она благоразумнее меня и больше беспокоится о том, чтобы мы оба не сорвались в пропасть.

Я целую её в губы и в нос, а потом возвращаюсь ко рту, чтобы украсть поцелуй более глубокий и созерцательный.

Я беру её лицо в ладони. — Ты можешь перенести нас внутрь своей магией?

Она начинает смеяться. — Ладно, тогда я понесу нас сам.

Я наклоняюсь, подхватываю её и несу вниз под наш смех. Я глупо счастлив.

Мы едва спустились на один этаж башни, когда шум заставляет меня остановиться. Это было карканье. Карканье ворона.

Он здесь, сидит в одном из маленьких каменных окон. Слишком большой, со слишком осмысленным взглядом. В клюве у него записка.

— Какого черта?.. — спрашивает она, высвобождается из моих рук, чтобы спуститься на пол, и выходит вперед. — Ева, — заявляет она, увидев почерк, выводящий наши имена. Не просто Кириан или Одетт, а:

Убийце богов Кириану и Дочери Гауэко Одетт.

Я не успеваю встать у неё за спиной, чтобы тоже прочесть, прежде чем она отрывает взгляд от бумаги, смотрит на меня, и я вижу, как быстро может раствориться счастье.

— Львы полностью покинули Сирию, потому что собираются в Бельцибае… — Ей трудно говорить. — И в Лиобе, и в Ликаоне…

Я чувствую вкус пепла битвы в горле. — Они собираются напасть на Эрею.