Книга Все потерянные дочери, страница 226 – Паула Гальего

В этот миг рев, исходящий из недр самого дворца, отдается в наших головах, пол дрожит, и порыв воздуха ударяет в Леона. Его отбрасывает назад, он врезается в стену, и град обломков и камней обрушивается на него.

Я становлюсь свидетельницей того, как его погребает под собой, но не позволяю шоку парализовать меня. Когда я встаю, Ева позади меня. Она меня спасла.

Я не благодарю её. У меня нет времени. Я бегу к Леону с пульсирующим подозрением, стискивающим грудь. Осторожно убираю камни, упавшие на него, своей магией, пока не открываю его разбитое лицо.

Я опускаюсь на колени над ним и, прежде чем убрать камни, придавившие его ноги, кладу руки ему на грудь и пытаюсь исцелить, но знакомое ощущение пронзает мои пальцы. Я чувствую, как боль скручивает мои внутренности.

Рука перехватывает мои ладони, и я обнаруживаю, что Леон смотрит на меня.

Камень, должно быть, проломил ему череп, кровь яростно хлещет по однойстороне лица. Глаза его потемнели, глубокая фиолетовая тень накрыла их полностью. Должно быть, у него не одна травма головы.

— Н-не дай… ему у-увидеть меня таким, — шепчет он.

Мне не нужно спрашивать, кого он имеет в виду, и от этого мое сердце разрывается. За него, за Арлана…

— Ты поправишься. Держись, хорошо? Ева! — кричу я. Я даже не знаю, закончила ли она свою схватку. Одна я не могу его вылечить, но, может быть, вдвоем…

— Ева! — настаиваю я.

— П-попроси у него… — Его голос ломается. Спазм скручивает его, и он выкашливает кровавую массу, которая едва не душит его.

— Береги силы, — рыдаю я и вкладываю больше магии в пальцы, но это всё равно что бросать её в бездонный колодец. Только не снова…

— Попроси у него прощения, — настаивает он.

И он начинает меняться. Возвращаются синие глаза, светло-каштановые волосы и те черты, что принадлежали ему почти два года. Он делает лишь один вдох в этом теле, всего один вздох; это всё, на что его хватает.

А затем умирает.

Я поддаюсь горю на мгновение, только на одно. Поплакать будет время позже. Я вытираю дорожку слез с лица предплечьем и, когда встаю, вижу, что Ева наблюдает за мной.

— Ничего нельзя было сделать, — говорит она мне.

Не знаю, что это: оправдание, утешение или прощение. Утверждение и это напряженное лицо вмещают слишком многое.

— Я знаю, — говорю я ей. — Он был обречен еще до того, как мы успели что-то сделать.

Ева понимает это и видит, что я её не виню. Я бросаю быстрый взгляд ей за спину.

— А Алия? — спрашиваю я.

Она тоже оглядывается назад с некой обреченностью, потому что уже знает, что увидит. — Она сбежала.

Мы смотрим друг на друга, потому что знаем, что это значит, какое решение ей пришлось принять, чем она пожертвовала, чтобы спасти меня. Я чувствую, как что-то мягкое сжимается у меня в горле.

Она протягивает мне руку и ставит на ноги, и я тут же начинаю чувствовать слабость, ощущаю, как сила покидает мое тело.

— Ева, я должна… Доверься мне, — говорю я, подбираю с пола осколок стекла и делаю надрез на её предплечье, вызывая у неё шипение и удивленно приподнятую бровь. — Полагаю, это означает, что ты чувствуешь себя Волком.

Она щурит глаза, но синий свет, поднимающийся в небо с одной из сторон леса, привлекает её внимание. — Потом будет времядля объяснений. Я должна идти.

Я киваю и мягко сжимаю её руку, которую тут же отпускаю; но она — нет. Она раздумывает несколько мгновений, а затем заключает меня в объятия.