Книга Все потерянные дочери, страница 139 – Паула Гальего

Я едва стою на ногах, но знаю, что должна сказать. — Я не Дочь Мари, как вы, и я не проиграла! Я — Дочь Гауэко, и я победила! Если мы не будем сражаться сейчас, сегодня мы проживем в мире, но завтра наши дочери погибнут в войне!

Я чувствую привкус ржавчины во рту и вынуждена вытереть уголок губ предплечьем, размазывая кровь.

— И какую роль в этой войне сыграешь ты? — вмешивается Лекс.

Мать не перебивает его и не одергивает. Она хочет услышать ответ, и я знаю это по тому, как критически смотрят на меня её глаза, по нахмуренным бровям Лекса, по страху, который я угадываю на их лицах с тех пор, как они увидели, как я высвободила тьму.

Я не знаю, что отвечу, пока не открываю рот, но когда я это делаю, кусочки головоломки складываются, и всё обретает смысл. Я понимаю, что ответ жил во мне долгое время, вероятно, с тех пор, как мне сказали, что я стану Лирой, или, может, даже раньше — с тех пор, как я навсегда отказалась от своего лица на службе Добра, на службе Ордена, на службе Львов.

— Я та, кто отрубит головы Моргане и Аарону.

Тишина повисает среди присутствующих на мгновение, пока они переваривают слова. Агата поднимает лицо, и я вижу на нем потрясение, удивление, а затем — уважение. Она улыбается мне.

— Все соргинак Илуна будут сражаться, Одетт, Дочь Гауэко.

Арлан рядом со мной выдыхает с облегчением. Ева тоже расслабляется, хотя их выражения прочесть труднее. На этот раз, когда она хватает меня, я не отстраняюсь. Она щипает меня за плечо, пока её пальцы начинают исцелять мое тело одним лишь прикосновением.

Она наклоняется к моему уху. — Упрямая пташка, — шипит она. — Высокомерная и безрассудная башка.

Я слабо улыбаюсь её гневу.Не могу иначе, потому что вместе с магией, с теплым и успокаивающим чувством, разливается что-то еще: что-то мягкое, сладкое и нежное, приходящее с её прикосновением, с её словами, с её беспокойством.

Лекс идет к нам, и Арлан на миг преграждает ему путь, но отступает в сторону, когда колдун выдерживает его взгляд. В руках у него флакон.

— Вы угадали. Это гемотоксин. Плющ мертвецов и укус химеры, плюс кое-что еще. Зловещая улыбка.

— Какое из двух было отравлено? — хочет знать Ева, забирая зелье. — Не знаю, — отвечает он, и кажется искренним. — У нас обоих были равные шансы проглотить его.

Ева протягивает мне лекарство и держит его, пока мои дрожащие пальцы не перехватывают флакон. Осознание того, что я не провалилась, что они помогут нам в войне и против деабру, сняло с меня невыносимый груз; груз, уступивший место крайнему истощению и слабости.

Я выпиваю его залпом, несмотря на ужасный вкус. Я всё еще чувствую привкус собственной крови во рту.

Агата спустилась с балкона, пока мы не видели. Теперь она приближается к центру платформы, и её сын почтительно отступает на два шага.

Дочь Мари держит что-то в руках.

— Эта корона — символ нашей дружбы, нашего уважения и нашего сотрудничества в войне.

Это, скорее, диадема. Изящная, серебряная, с несколькими драгоценными камнями глубокого, блестящего черного цвета, закрепленными вокруг тончайших серебряных завитков.

Ева протягивает руку, чтобы взять её за меня, но Агата не позволяет. — Это должна быть она.

Ева всё еще вливает в меня свою магию, но, думаю, больше она ничего не может для меня сделать. Мое тело должно само очиститься от остатков яда.