Книга Все потерянные дочери, страница 102 – Паула Гальего

— Но то, что говорили, — неправда. Неправда, что ты делал это, не думая о последствиях. — Нет.

Она замолкает на несколько мгновений. Когда она заговаривает снова, её голос — едва слышный шепот. — Мы могли бы найти другой способ.

У меня пересыхает в горле. Первый раз был худшим. Я представляю себя сидящим за тем столом рядом с ним, его руку на моем колене. Представляю, как слежу за направлением его взгляда, пока он смотрит на меня и замечает, как я молод. Представляю себя перед той дверью, в которую он настаивал, чтобы я вошел. Представляю каждый раз, когда я мог остановить это и уйти.

— Другого способа не было, — говорю я Нириде. — Или тогда, или никогда, и нам нужен был контроль над нашими людьми, чтобымы могли делать то, что делали.

Иначе мы не смогли бы притворяться, что ведем бои, что некоторые сдаются… У нас не было бы свободы сохранять те места, которые мы завоевывали. С другими капитанами, настоящими, погибло бы гораздо больше людей, были бы потеряны целые деревни, города…

Нирида шевелится. Прежде чем я понимаю, что она делает, я чувствую её руку на своей. — Тогда мне жаль, что я этого не увидела.

Я отвожу взгляд и смотрю туда, где её пальцы лежат на моих. — Я тебе не позволил.

Стыд и угрызения совести — смертельная комбинация, со вкусом ржавчины.

— И всё же… знаю, я не облегчила тебе жизнь. Я осуждала тебя и в других случаях, за то, что ты прыгал в другие постели. — Она качает головой. — Я думала, ты просто распутник, который не особо задумывается о том, что эти Львы творят за пределами спален. Так что… я понимаю, почему ты мне не рассказал.

Я усмехаюсь, и звук моего собственного смеха рассеивает тьму, сгустившуюся вокруг меня. — Я не хотел рассказывать, потому что знал: ты бы не позволила мне это сделать. — Конечно, нет, — шепчет она и тоже переводит взгляд на наши руки. — Но я знаю, почему ты был вынужден.

Она понимает, потому что сделана из того же материала, что и я: из лунной стали, грез и надежды. Она убирает руку и чуть выпрямляется. — Сколько раз? — решается спросить она.

Я расправляю плечи. — Достаточно. И после того, как нас назначили капитанами, тоже… Я боялся потерять то, чего мы добились.

И с каждым разом это становилось всё легче, всё механичнее. Я выучил, как ему нравится, чтобы я на него смотрел, как к нему обращался. И я понял, что мне необязательно находиться в той комнате. Мое тело оставалось там, мои руки, мой рот. Не я. Я мог сбежать… хотя худшие воспоминания и сегодня со мной.

— Почему ты рассказываешь мне это сейчас? — Потому что хочу примириться с самим собой.

Нирида хмурится. — Тебе не нужно для этого мое прощение, — почти рычит она. — Не нужно, — настаивает, когда я молчу.

— Я знаю, но… — У тебя нет моего прощения, потому что прощать нечего, — выносит она вердикт. — Кириан, ты лучший соратник, какого только можно пожелать. Ты верен и предан. Ты великий капитан, и прежде всего ты храбр. Я уверена, что в этой храбрости ты найдешь способ простить себя сам.

Я молчу, слегка смущенный. Если закрытьглаза, я чувствую, что вина всё еще там, но, как и тогда, когда я поделился этим с Одетт, на этот раз я тоже чувствую, что она весит чуточку меньше. Со временем она перестанет давить.

— Это что, румянец я вижу на твоих щеках? — подначиваю я Нириду и слегка улыбаюсь. Она наклоняется вперед и тычет меня в плечо, пожалуй, слишком сильно. — Ой, заткнись…