Книга Дикарь и лебедь, страница 122 – Элла Филдс

Ее пальцы ненадолго остановились на желтом платье, затем двинулись дальше.

– Почему бы тебе не надеть его?

Плечи Опал напряглись.

– Моя мать говорит, что желтый меня бледнит.

Я чуть не поперхнулся чаем.

– Как яркий цвет может бледнить?

Она рассмеялась и взглянула на меня так, словно я отпустил шутку, за которой должно последовать продолжение. Я промолчал и снова пригубил чай, а Опал покачала головой:

– Это значит, что он не сочетается с цветом моего лица.

– На тебе что угодно смотрится прекрасно, – заявил я, поставил чашку на стол и притянул лебедь поближе. – Но лучше всего – я.

Опал захихикала, и мне удалось усадить ее к себе на колени и украсть несколько поцелуев, но она выкрутилась из моей хватки, оставив меня с восставшим членом, вожделением и проклятым чувством, будто я парю в небе, хотя я даже не сдвинулся с места.

Она остановилась на темно-зеленом платье без корсета и с летящими рукавами, которое ниспадало от плеч до пят и было расшито у ворота самоцветами. Я похвалил выбор. Я бы похвалил и мешковину, и, честно говоря, полное отсутствие одежды, но и это платье не помешает мне добраться до ее сливочных ног.

И того, что, как я надеялся, ждало между ними и желало меня.

Карету качнуло, Опал выругалась – проклятье, ничего умильнее я в жизни не слышал, – и еще раз прильнула к моим губам, а затем с очаровательной решимостью оттолкнула меня.

– Куда мы вообще едем? – пробормотала она и провела пальцами, словно гребнем, по своим кудрям.

Откинувшись на спинку сиденья у окна, я наблюдал за тем, как Опал приводит себя в порядок, и гадал, сознает ли она, какое впечатление производит на окружающих, на меня. Моя лебедь насупилась, и я вопросительно вскинул брови.

– Дейд.

– Да?

Ее лицо исказило недовольство. Столь же умилительное.

– Ты меня слышал?

– Не слышал ни слова, залюбовался твоим прелестным личиком.

Опал попыталасьизобразить негодование, но тщетно – уголки губ дернулись вверх.

– Дикарь.

– Мы едем в художественную галерею, – ухмыльнувшись, сказал я и выпрямился, когда карета подскочила на большом булыжнике. Это был знак, что мы почти на месте.

– У вас есть художественные галереи?

Я оправил рукава и пригладил волосы.

– А у вас нет?

– Ну, я… – начала было она, и я повернулся к ней – Опал смотрела в окно, в котором виднелись ремесленные лавки. – Мы производим и продаем предметы искусства. – Она перевела взгляд на меня. – А вы, видимо, перепродаете его за бо́льшие деньги?

Я не снизошел до ответа на этот вопрос. Это было ни к чему, поскольку ее перышки явно встали бы дыбом.

– Некоторые из ваших, Опал… – Тщательно выбирая слова, я почесал щеку. Карета остановилась, и у меня внутри что-то сжалось. – Не сгорают и не гибнут в битвах.

– Что ты хочешь сказать? – прошипела она, и я заставил себя заглянуть в ее вспыхнувшие негодованием глаза.

– Я хочу сказать, – я кивнул вознице, открывшему перед нами дверь, и вышел первым, чтобы подать моей лебеди руку, – что некоторые сдаются. Они не рабы, просто теперь живут и трудятся здесь.

Опал не приняла мою руку, и я на полсекунды подумал, что, впав в один из свойственных ей припадков ярости, она забьется обратно в карету. Мы шли по улице в молчании, и я уговаривал себя подождать, дать ей время переварить услышанное. Просто помогал обходить грязные лужи, образовавшиеся после ливня, и вел по узкому проулку, срезая путь к галерее, что стояла на набережной реки.