Книга Брусничное солнце, страница 62 – Лизавета Мягчило

Сегодня она видела монстра пострашнее. Она делила с ним ложе.

— Скорее я напугала его.

Маленькая тварь зашипела, словно дикая кошка, широко распахивая рот. А затем проворно юркнула в угол, растворилась в тенях. Вот он был, и вот уже на его месте лишь свернутый от тепла сухой березовыйлистик. Варя пожала плечами.

— Вот поэтому ночью ходить мы и не решаемся. Дедушка банник своих друзей приглашает. Пирует по ночам в банях нечистая сила, но сегодня пришлось. Ты была… Совсем… — Глаза девушки забегали, она нервно сглотнула слюну и опустила голову. Варвара понимающе кивнула.

— Что было, то уже неважно. Переночую и в путь двинусь, спасибо тебе, Ульяна, что спасла с женихом своим и приютила на время.

Она тяжело поднялась со скамейки, пальцы коснулись дрожащих рук, мягко забрали одежду. Та оказалась почти впору, но к телу была непривычной: колкой, шершавой. Не скользили ткани по коже, оставляя легкую прохладу, не облегал ребра ненавистный корсет, крой не обнажал разворота ключиц. Рубаха из поскони[3] натирала нежную новую кожу, образовавшуюся на месте струпьев, колола где-то промеж лопаток, заставляя нервно ими поводить. Юбка была такой же грубой, темно-серой, она не доходила высокой и тонкой Варваре до щиколоток, зато пояс пришлось подтянуть потуже на выпирающих ребрах и впалом животе.

Семья Ульяны жила совсем бедно, раз их сбережений не хватало даже на пестрядь[4].

Оглядев ее, крепостная удовлетворенно кивнула и выскочила из бани, суетливо перекрестившись. Варвара устало улыбнулась, шагая следом. Кому ж из них подобало пугать суетливую нечисть? Ежели на деревнях и селах с подобным люди сталкиваются постоянно, так чего не свыклись? Так чураются.

Поспать ей болтливая девчонка так и не дала: до рассветных петухов расспрашивала о том, что стряслось и как теперь Варвара жить собирается. Она решила открыться. Рассказала все, как на духу. Про ведьмовство лишь опустила, ни к чему подобное суеверной крестьянке знать.

Взлетали вверх тонкие кисти, то и дело она всплескивала руками, разгоняя воздух перед носом проваливающейся в дрему барыни. После десятого рывка вперед Глинка перестала от нее дергаться — притерпелась.

Ох и наплакалась же молодка. К концу ее вяло текущего рассказа нос девушки напоминал перезрелую сливу, глаза отекли, а ресницы слиплись. Тошное зрелище, по душе скребущее. Ульяна будто за нее реки слез выплакивала, когда Варе должно страдать и давиться рыданиями. А она чувствовала лишь пустоту.

Не одушевление, не прилив сил, которые внахлест стегали по плечам, когда Глинка бежала из поместья Самуила по белоснежным широкимступеням. Усталость. Тяжелую, неповоротливую. Она взобралась вверх по коже, уселась на плечи и жала, давила ее к земле. Ничего не хотелось. Только покоя.

Сейчас, когда рядом не было Грия, она стыдилась размышлять о том, что ждет впереди.

Без него.

«Двигайся дальше, барыня, не отдавайся в руки зверью этому. Помню, как батюшка твой покойный разъезжал по селам, у нас сразу дела все на лад шли. Что покосилось — поправляли, где ломалось — чинили. Честный он барин был, справедливый. И друга его Саломута видали, красив же сын его был. Как ангел красив.»

Бу-туп. Бу-туп.

Собственное сердце бьется размеренно, так отчего же каждый его толчок бередит душу? Притомилась. Даже стук этой глупой мышцы мешает. А суетливая болтовня Ульяны все дальше и дальше, голову клонит на подставленный кулак.