Книга Осколки, страница 19 – Саша Урбан

Когда мама узнала, что места, обозначенные в билетах, находятся не в каюте, а в трюме, она снова разразилась ругательствами. Просто ящики с подушками! Они, профессора Академии, поедут, как корабельные крысы! Элль свернулась на своем ящике, укрыла голову рукой и смотрела, как пляшут тени на решетчатых перегородках, разделяющих багажный отсек. Мама с папой опять ругались. Ханнес сохранял спокойствие, как гранитная сказала, не повышал тона, в то время, как Фрэн бушевала океаном, пока не выдохлась, пока ее не сложило пополам от очередного приступа головокружения.

А Элль лежала и представляла, что она очень далеко от всего этого. От ругающихся взрослых, от страха, который окутывал улицы города липкой паутиной. Но эта фантазия не приносила спокойствия, а лишь погружала девочку в пучину ужаса и отчаяния. Знакомая жизнь, пусть и состоявшая из постоянных переездов посреди ночи и маминых криков, оставалась позади. А впереди была неопределенность.

Воспоминания утихли, когда вместо шуршащих соцветий остался только серый порошок. Элль осторожно пересыпала его в котелок размером с кофейную чашку и поставила на горелку — кристалл с зачарованным пламенем. Теперь такие были везде, чтобы не нанимать заклинателей и снизить риск пожаров.

Элль перешла к следующей части формулы. Осторожно срезала колючки репейника и выдавила из соцветия сок в глубокую миску, туда же щедро плеснула сока алоэ из канистры, которую держала под столом. По кабинету разлился густой терпкий запах, умиротворяющий и наполняющий верой в лучшее. Так пахнет воздух в первые дни весны, когда еще не сошла слякоть, но солнце уже посылает теплые поцелуи с обещанием большего. И снова нахлынули воспоминания.

Они заняли небольшой полуразваливающийся дом в пригороде Галстерры и сразу принялись за ремонт. Мама старательно чертила знаки и сигилы, скрепляя чарами листы фанеры и черепицу, чтобы нехитрая конструкция не развалилась окончательно под порывами ветра, и злобно зыркала на Ханнеса, когда тот водил руками, и точно из воздуха доставал тонкие каменные плиты, новые доски.

— Можешь не делать этого хотя бы здесь? Не при ней? — взвивалась она, когда наперсток терпения переполнялся. Элль никак не могла понять, в какие моменты это происходило и почему вообще продолжалось. Они были далеко от Темера. За ними никто не мог прийти в ночи. Элль наконец позволяли гулять днем и выходить на улицу без взрослых. В основном, потому что в округе больше никто и не жил. Была пара семей таких же беженцев, но детей у них не было.

— Потому что это и есть алхимия, дорогая Фрэн, — небрежно отвечал папа, делая очередной взмах руками. — Я отказался от своего дома, но не откажусь от своей сути. Элли, гляди!

И в его руках горсть песка растекалась, ширилась, превращаясь в тонкое стекло. Элль хлопала в ладоши от восторга.

— Тебе не нужны формулы и сигилы, — заговорщически говорил папа. — Ты алхимик — тебе достаточно видеть суть вещей. Попробуй! Не бойся, у тебя получится.

— Можешь хотя бы ребенка этому не учить, — прикрикивала мать, но под хлестким взглядом Ханнеса тушевалась и уходила в дом.

А Элль долго вглядывалась в игру солнца на гранях песчинок, пока ей не удавалось рассмотреть — кожей ощутить — другое мерцание. Будто сотни тончайших ниточек удерживали песчинки, помогали им сохранять форму. И Элоиза разрывала эти ниточки, перекраивала, меняла связи по своему усмотрению, чувствуя, как кончики пальцев нагревались, когда лопалась очередная связь.