Книга Тетрадь в клеточку, страница 74 – Микита Франко

– Первого декабря у меня день рождения. Если хочешь – приходи.

Те, кто сидел поближе, захихикали в кулаки. А может, захихикали все, просто остальных я не видел.

Думал, Лиза скажет все, что думает о моем дне рождения и о том, куда мне пойти со своим предложением. Но она, обведя взглядом одноклассников, вдруг сказала:

– Конечно, приду. Напиши мне адрес. И давай сядем за отдельный столик. – Она поднялась, прихватив с собой тарелку с макаронами. А потом, бросив прощальный взгляд на удивленных ребят, веско заключила: – Занудные уроды.

Привет, тетрадь в клеточку.

Сегодня к нам домой приходили Вера с Данилом, и все поругались. То есть сначала Вера поругалась с Данилом, а потом с моим отцом, а я вроде бы ни с кем не ругался, зато громче всех орал.

Началось с того, что она опять допекала Данила. Тот получил двойку по ИЗО, и Вера выясняла, как так вышло. Выглядело это, как будто Данил по меньшей мере завалил выпускные экзамены.

– Я всего лишь нарисовал пулемет, – оправдывался он.

– Почему ты нарисовал пулемет как половой орган? – возмущалась она.

– Потому что так выглядит пулемет.

– Так выглядит пулемет?

– Я не знаю, как рисовать по-другому.

– Ты не знаешь, как рисовать по-другому?

В общем, то были их типичные разборки. Данил что-то говорил, а она повторяла за ним, как попугай, только с вопросительной интонацией. Когда папа спросил, зачем она это делает, Вера ответила:

– Это называется отзеркаливание.

– По-моему, ты зря себя накручиваешь, – сказал отец. – Он же не вылетит из школы из-за ИЗО.

– Дело не в ИЗО, – объяснила Вера. – Дело в том, что он, во-первых, излишне много интересуется милитаристской тематикой, а во-вторых, придает этому неуместный сексуальный подтекст. И это в двенадцать лет!

– В двенадцать лет это как раз нормально. Я бы больше беспокоился, если бы он делал это, когда станет постарше.

– То есть ты его оправдываешь?

– То есть не надо изо дня в день выносить ребенку мозг.

Я тогда впервые понял, какой Данил несчастный. Я вижу Веру раз в неделю не больше пары часов, но переношу это время с трудом. Рядом с ней тяжело дышится. А Данил живет в этом постоянно, каждый день его жизни состоит из бесконечной, нескончаемой Веры.

Как же, должно быть, душно.

Пока шла вся эта перепалка, мы с Данилом сидели рядом на диване и чувствовали себя не в своей тарелке. Хотя я был рад, что папа наконец-то попытался донести до нее правду.

Вера, скрестив руки на груди, с негодованием на него посмотрела:

– А ты что, считаешь себя гуру в воспитании детей?

– Да никем я себя не считаю, – отмахнулся папа. – Просто я представляю, как этот твой гундеж может раздражать. Ты все слишком усложняешь.

– Я усложняю? Поверь, я прекрасно понимаю, что делаю, и не собираюсь выслушивать сомнительные семейные советы от человека, у которого…

И тогда я заорал. Просто вот так:

– А-а-а-а-а-а-а-а!

То был один протяжныйзвук, который я тянул секунд десять. Зато все сразу замолчали.

– Ты чего? – испуганно спросил папа.

– Разрядил обстановку, – буркнул я.

Я испугался, что она скажет, что не будет выслушивать советы от человека, у которого повесился супруг. А я не хочу слышать слово «повесился». Я не хочу вспоминать День S и приплетать умершего отца к разборкам папы с его подружкой. И вообще, это гнусный ход, удар ниже пояса. Разве можно манипулировать в ссорах такими темами? Пусть скажет спасибо, что я заорал и она не договорила свою придурочную мысль.