Книга Почти 15 лет, страница 229 – Микита Франко

— Даже не знаю…

Он пришел сюда по совету Криса. То есть, не по совету нет — какие уж там у психотерапевтов советы, никогда не дождешься, — просто он сказал: «Вам бы не помешало иметь приемлемые способы выражения агрессии. Все люди злятся, в этом нет ничего плохого».

Последние три года боксерская груша висела на их балконе, по ней колотил Мики, иногда Лев, так они «приемлемо выражали агрессию». Если бы кто спросил Славу, он бы сказал, что эффективность не очень высока.

Когда Пётр вернулся, то велел сунуть капу в рот, и начал разминаться, как перед поединком. Славе стало не по себе, он не спешил подчиняться требованиям.

— Драться что ли будем? — уточнил он.

— Нет, танцевать, — хмыкнул Пётр. И, не выдержав должной паузы для шутки, тут же сам её испортил: — Драться, конечно, а ты что хотел!

«Но я не хочу», — беспомощно подумал Слава, машинально вставая в бойцовскую стойку.

— А капу? — напомнил Пётр.

— Может, не надо?

Он опешил:

— Без капы без зубов останешься!

— Я имел в виду… Может, не будем драться? — сказал Слава, опуская руки.

Пётр ещё больше удивился:

— А что делать будем?

И тогда он то ли в шутку, то ли вправду ответил слегка вопросительно:

— Танцевать?

В общем, с боксом не задалось. Садясь в машину (Лев заехал за ним после работы), Слава передал ему боксерские перчатки — это были его, он нашел их на балконе и без спроса взял на тренировку. Глядя на связку, Лев спросил:

— Ты… боксировал?

— Да, — так и не дождавшись, чтобы Лев забрал перчатки, Слава кинул их на заднее сидение машины. — А ты как провел день?

— Писал стихи.

Слава рассмеялся: не над стихами, а над нелепой контрастностью их занятий.

— Не так уж это и смешно, — буркнул Лев.

— Я просто… Просто так странно, что мы поменялись, — искренне ответил Слава. — А стихи — не смешно, конечно. Это серьёзно. Покажешь?

— Может быть, потом.

Он не стал настаивать, но удивился отсутствию в себе удивления. У него из головы всё не шёл тот список:

«Я люблю тебя,

а ты меня нет,

по крайней мере,

мне так иногда кажется».

Он сам распадался в Славиной голове на строфу, как стихотворение. С тех пор он как будто понял: Лев пишет стихи, и теперь, узнав это наверняка, забыл удивиться. Вот бы посмотреть…

Когда они тронулись с места, Слава решил поделиться:

— Крис считает, что во мне много подавленной агрессии из-за того, что я не приемлю выражение злости, и из-за этого я могу токсично себя вести с тобой, не замечая этого.

— А я обычно замечаю, — поддакнул Лев, не отрывая взгляда от дороги.

— Ну, это, наверное, про то, что я могу говорить какие-то жестокие фразы, иронизировать…

— Да, ты всё это делаешь, — с удовольствием кивал он.

Слава хотел ответить: «Ты вообще-то тоже!», но вовремя понял, что это будет… агрессивно? И подавил в себе этот порыв, напрочь забыв об «экологичном выражении».

— У меня есть одна идея! — оживился Лев.

Слава тоже оживился, поверив в его неожиданное озарение, и подался вперед:

— Какая?

— Секс!

— Да блин, — Слава откинулся обратно на спинку. — Я ж серьёзно. Нужно что-то, что поможет мне выражать эмоции на постоянной основе, не копя их в себе.

Он увидел, как в зеркале заднего вида Лев недоуменно шевельнул бровями.

— У меня всё ещё есть одна идея, — невозмутимо сказал он.

— Та же самая? — догадался Слава.

— Ну да.

Он цыкнул, скрывая, что на самом деле ему приятна эта новая метаморфоза Льва: он говорит о сексе, и впервые за все прошедшие годы делает это без претензий («А почему только ты меня?!») и стыда (и снова: «А почему только ты меня?!»). Просто говорит. Просто шутит. Просто странный новый Лев.