Книга Почти 15 лет, страница 206 – Микита Франко

— Что я должен сделать, чтобы это уладить?

Лев молчал. Теперь ему становилось ясно, что дурацкое «прости» почти ничего не решает.

Слава сделал еще одну попытку:

— Я больше так не буду. Не буду тобой манипулировать.

«Я больше так не буду» — его фразочка. Такая же бесполезная, как и все остальные регуляторы конфликта.

Лев ответил, только чтобы что-то ответить:

— Ладно. Я простил.

Слава не знал, почему после терапии согласился поехать со Львом. У них не было ни планов, ни сил, ни настроения: дома Слава улегся на диван в обнимку с Сэм (он видел, сколько усилий требовалось мужу, чтобы промолчать насчёт собаки на диване), а Лев возился на кухне с кофе. Памятую прошлый опыт, Слава решил не попадаться под горячую руку, и к заварочному чайнику не подходил.

Мариам дала им домашнее задание. Она сказала вспомнить — каждому в отдельности — самое яркое, самое приятное воспоминание друг о друге. Слава думал о своём восемнадцатом дне рождении — дне, про который Лев говорил: «Наш первый настоящий секс», а Слава — «День, когда мы доверились друг другу». Вслух он так его не называл — то было только его, личное название. Лев доверил ему своё ощущение мужественности, свою хрупкую маскулинность, которая грозила разбиться о любое соприкосновение с чем-либо «женским» или «гейским». Слава доверил ему своё тело, впервые разделив с другим человеком границы, разрешив себе слиться с ним, стать одним целом. Это не просто.

Лев сообщил, что кофе готов, и Слава, шутливо шикнув на Сэм (та, поджав хвост, обиженно спустилась на пол), поднялся с дивана. Прошел на кухню, устроился на табурете справа от Льва. Сам Лев сидел на углу стола. В воздухе пахло кофейными зернами, корицей, молоком и сандалом. Слава с грустью подумал: у них дома уже давным-давно так не пахло. Это запах Льва.

Посмотрев на мужа, он предложил, совсем как школьник:

— Давай сделаем домашку вместе.

Тот вопросительно повел бровью:

— Это как?

Слава, отпив кофе, спросил:

— Какое твоё самое приятное воспоминание обо мне?

Лев уткнулся в свою чашку, будто смутился. Неловко повозив ложечкой по кругу, он спросил:

— А твоё… обо мне?

Слава ответил прямо:

— Девятнадцатое апреля, две тысячи шестой.

Лев, улыбнувшись, засмущался еще сильнее и отвел взгляд. Слава тоже улыбнулся — его реакции.

— А для тебя тот день — приятное воспоминание?

Он тут же пожалел о своём вопросе, подумав, что не готов услышать: «Нет». Но Лев, замявшись, всё-таки ответил:

— Конечно.

— Ты не уверен… — заметил Слава.

— Просто… просто оно как будто последнее из приятных.

— Неужели больше ничего приятного за пятнадцать лет не было? — удивился Слава.

Лев завозил пальцемпо влажному ободку кружки, в тишине квартиры раздался тоненький скрип. Потом сказал:

— Было. Но как будто больше никогда не будет… так, как было тогда.

— Что ты имеешь в виду?

Лев вздохнул, посмотрел в сторону и замолчал. Слава догадался, что он пытается сначала сформулировать проблему для себя самого, а потом уже — для него. Он терпеливо ждал, пока Лев не заговорил:

— Я имею в виду, у нас было так мало… хорошего времени. Всего один год. Это ужасно мало.

Слава нахмурился, не понимая его систему подсчета «хорошего».

— Что ты имеешь в виду?

Он дрожаще выдохнул, посмотрел в потолок и проговорил:

— У меня в жизни ничего хорошего не было. Мне постоянно приходилось думать о выживании. Сначала в детстве, а потом… Сам знаешь, Америка и… Я просто пытался не спиться. А потом появился ты и я вдруг понял, что можно вообще-то и просто жить. Любить. Радоваться новому дню, потому что в этом дне снова будешь ты. И всё, что тогда было… Как мы рисовали на стенах, и как впервые поцеловались, и как гуляли по ночам, и как ездили в Петербург, где ты прыгнул в реку, и как потом в ванной… Ты и сам знаешь. Я постоянно это вспоминаю. Наш первый новый год, первые дни рождения друг с другом — я не понимаю, почему нам досталось это счастье в единственном экземпляре. Ведь в мой следующий день рождения Юля уже болела. И на Новый год. И в твой следующий день рождения — тоже. И было невозможно об этом не думать. И всё стало таким… другим. Ты переживал за неё, я переживал за тебя, и думал, что должен что-то сделать. А после её смерти всё стало хуже еще раз в десять… — заметив, как по щекам бегут слёзы, Лев смахнул их рукавом рубашки и резко посерьезнел: — Ладно, извини, я говорю не то.