Книга Почти 15 лет, страница 140 – Микита Франко

Вот о чём он думал. А ещё нужно было думать о поддержании наркоза и о риске остановки сердца.

Когда операция успешно завершилась, поздравлений друг другу не последовало, коллеги тяжело переглянулись. Каждый понимал, что парень может умереть в любой момент.

Лев сразу же поспешил покинуть операционный блок: услышал, как в комнате отдыха медсестры начали обсуждать крашенные ногти и предполагать: «Он случайно не этот?». Он пытался убежать не столько от сплетен, сколько от собственных догадок и информации.

Но информация настигла Льва, едва он вышел за двери. В коридоре его встретил молодой парень — бледный, как будто ему самому вот-вот понадобится помощь — в пятнах крови на горчичной рубашке и джинсах. Лев окинул его взглядом, задержавшись на ногтях (тоже накрашены, но в черный), и сказал быстрее, чем прозвучит вопрос: — Операция завершена. Нужно наблюдать.

— Он выживет? — дрожащим голосом спросил юноша.

Лев вздохнул: наступала самая тяжелая часть работы.

— Я не лечащий врач, я реаниматолог. С такими вопросами вам нужно к хирургу.

Парень поник.

— Ясно… А можно будет к нему?

— К кому? К хирургу?

— Нет. В реанимацию… Ну, потом.

Лев устало потёр глаза и начал задавать вопросы, ответы на которых зналзаранее:

— Вы родственник?

— Нет, я… друг.

Сначала Лев подумал: «Ладно, почему нет?». В конце концов, все всё понимают. Он мог его и провести, как однажды проводил Ольгу, главного врача больницы, но тогда ещё — просто равную себе коллегу. И как другие врачи тоже проводили знакомых. Наверное, ничего плохого бы не случилось, никто бы его не сдал, но…

Он вспомнил тысячи случаев, когда говорил: «Нет». Он вспомнил, как молодые девушки в коридорах плакали из-за своих парней и умоляли его пустить их в палату, а он говорил: «Нет». Он говорил: «Нет» чужим друзьям, подпирающим двери реанимации, он говорил: «Нет» дальним родственникам, он говорил: «Нет» своим же знакомым, когда те просили. Он мог вспомнить сотни неженатых пар, разлученных дверями реанимации, о переживаниях которых тогда и не думал.

Потому что у него были свои правила. Потому что они, плачущие и переживающие, в экстренной ситуации мешались в палате и впадали в истерики. Потому что они пугались покойников, когда тех везли на каталке по коридору, и падали в обмороки. Потому что они спотыкались о провода и оборудования, случайно отключая любимого дедушку от аппарата ИВЛ. Потому что они — мешали.

В конце концов, его работа — лечить людей, а не учитывать чужие чувства. За учитывание чужих чувств для врачей существует статья.

Поэтому он сказал, как говорил всегда:

— Нет.

Как обычно, парень перешел на мольбу:

— Ну, пожалуйста…

— Нет, извините, — твердо повторил Лев. — Я не имею права.

Юноша отступил на шаг, уходя в сторону, и Лев заметил, как по веснушкам потекли дорожки слёз. Нужно просто уйти. Просто уйти. Не проникаться.

Но он уже проникся. Он уже увидел в умирающем парне — Славу, а в этом несчастном мальчике — себя, с одной лишь разницей: ему бы, Льву, не пришлось бегать за врачами, умоляя пустить в реанимацию. Его бы пустили. А этого мальчика не пустит никто.

И всё-таки он спросил то, о чём боялся узнать больше всего.

— Что случилось?

— До нас докопались, — всхлипнул юноша.

— Кто?

— Не знаю. Мы возвращались под утро из клуба, а они стояли там… Это недалеко от станции было, на Первомайке. Два человека.