Книга Окна во двор, страница 38 – Микита Франко

– Типа того, – проворчал я.

– Извини. Просто не ожидал, что ты ходишь по музеям.

– На моем месте любой бы пошел.

Слава посмеялся, расценив мой ответ по-своему.

– Пытаешься произвести впечатление?

– Ага.

– Это та самая девочка, из России? – Он едва заметно кивнул в сторону Лорди – она нас заинтересованно разглядывала.

– Ага, – снова сказал я.

– Красивая.

– Много ты понимаешь, – не очень вежливо ответил я.

– Ладно, – мягко сказал Слава, делая шаг назад. – Не буду мешать.

Я кивнул, тоже отступая от него, и вернулся к Лорди. Только тогда заметил, как быстро колотится сердце – будто бежал стометровку. Лорди, неприятно растягивая слова, спросила:

– А кто-о-о это бы-ы-ы-л?

– Знакомый.

Она хихикнула.

– Похож на гея.

Мне было неприятно, что она так сказала, но, если бы я начал спорить, это выглядело бы странно, поэтому пришлось согласиться.

– Да, что-то есть.

Мы дошли до голландского зала, где оказались в окружении темных мрачных карти: тревожные пейзажи и натюрморты, перемешанные с бытовыми ситуациями, минималистично развешаны по светло-розовым стенам, совсем неуместным для такой экспозиции. Я остановился напротив картины Рембрандта «Урок анатомии доктора Тульпа», и по правую руку от меня встали отец с маленьким сыном, не старше семи лет. Я, не таясь, начал их разглядывать: отец напоминал настоящего канадца с картинок про Канаду – этакий бородатый лесоруб в красной клетчатой рубашке. Конечно, такими псевдолесорубами давно полнились города и за пределами Канады, но в нем было что-то настоящее, подлинное – может, дело в бороде, длина и путанность которой указывали на нетронутость барберами. Никакой показушности, никакой эстетической выверенности, он будто шагнул сюда прямиком из леса, когда все остальные, похожие на него, выходили из «Старбакса».

Его сильные руки подхватили сына под мышки,мальчик с визгом взмыл в воздух, а затем очутился на отцовской шее. Я с жадностью вслушивался в их негромкий разговор («Пап, это что, труп?» – «Да, сынок». – «А от чего он умер?»), но до меня долетали только обрывки фраз.

Когда они развернулись, переходя к следующей картине я услышал, что они обсуждают маму:

– Она в сувенирной лавке. Сейчас вернется, и пойдем домой.

Я ярко представил эту женщину: с длинными каштановыми волосами (как у мальчика), едва заметными морщинками вокруг глаз, которые она все равно будет пытаться скрыть тональным кремом, пахнущую сладкими духами, обнимающую мягкими руками. Мягкие руки. Единственное, что я запомнил о своей маме, – это ощущение мягких рук, больше таких нет ни у кого – ни у Славы, ни у Льва. Я думаю, такие вообще бывают только у мам. У отцов крепкие большие ладони, совсем другие – они не годятся для того, чтобы гладить по голове или вытирать слезы.

Я смотрел вслед этим незнакомым людям – отцу и сыну – и ощущал зависть, изматывающую до слез. Хотелось плакать, хотелось бежать за ними и кричать: «Я тоже хочу домой!» Но я знал, что не найду дом там, куда они придут. Я не нахожу его там, куда сам возвращаюсь каждый вечер – в маленькую квартиру на Джепсон-Янг-лэйн. Куда бы я ни пришел, я не дома, и это, пожалуй, самое худшее в Канаде.

Лорди остановилась рядом со мной.

– О чем задумался? – спросила она.

Я повернул голову в ее сторону. Пряча слезы за натянутой улыбкой, произнес: