Книга Дни нашей жизни, страница 66 – Микита Франко

Я тихо сказал:

– Иди домой.

Она вскочила. Резко повернулась, пошла к двери. У дверей притормозила – ждала, что я ее окликну. Но я не стал.

Когда она ушла, мне почему-то захотелось поговорить со Львом.

Он сидел в зале и, похоже, как и я недавно, смотрел в одну точку. Я приблизился. Тогда он перевел взгляд на меня, но ничего не сказал. Я тоже молчал. Когда наши глаза встретились, он переменился в лице, будто чем-то взволнованный. Он встал, подошел ко мне и обнял меня за плечи.

– Что с тобой, Мики? – тихо спросил он.

Справа от нас висело большое зеркало, и я посмотрел на себя: взъерошенного, со следами крови на одежде и лице (видимо, с рук). Вообще-то от вида крови меня обычно тошнит. Но тогда не тошнило. Я смотрел будто не на себя, будто кто-то другой стоял в зеркале, и мысленно вторил: «Это не может быть правдой». Потом вспомнил, как наносил удары один за другим, вспомнил, как Илья перестал сопротивляться и затих, как это внутренне меня обрадовало и как я стал бить его еще неистовее. Кажется, это правда.

А если правда, то как жить дальше?

И я расплакался, упершись лбом Льву в грудь и оставив следы от слез на его белой рубашке. Но я был рад, что плачу. Слезы приносили облегчение – как раскаяние, как искупление.

Так странно: мы могли переругиваться с ним почти каждый день, и мне все времяказалось, что он невыносим, что он не понимает меня, что он будто специально портит мою жизнь. Но каждый раз, когда случалось что-то, что, казалось, пережить было невозможно, рядом оказывался он, и можно было вот так взять и расплакаться, прижавшись к нему, и почему-то в такую минуту, когда не требовалось никаких слов и объяснений, никто не понимал меня лучше.

В школе я не появлялся еще неделю. Меня таскали то к инспектору, то к местному участковому, и постоянно какие-то люди в униформе что-то убедительно и настойчиво мне внушали. Я возвращался с дикой головной болью и оставался дома на весь день. Родители были не против. Мне кажется, им было меня жалко, но мне себя жалко не было.

Потом Славе позвонили. Я вздрогнул: в последнее время звонили либо из школы, либо из полицейского участка. Он долго слушал и отвечал только «да» или «нет», а потом сказал:

– Я приду, но вряд ли смогу вам что-то объяснить… Потому что я сам не знаю причину, он мне ее не назвал… – Он опять долго слушал, хмуро поглядывая на меня. – Это для вас он преступник, а для меня – сын. И я знаю, что, если так случилось, значит, причина была серьезной… Моя уверенность основывается на том, что я его знаю всю жизнь. Можете говорить мне про него что угодно, но он не преступник, не психопат и не убийца. До свидания.

Положив трубку, он снова посмотрел на меня. Сказал:

– Это из школы. Нас вызвали на педсовет, он завтра в два часа.

Я кивнул, а сам представил, как буду стоять посреди учительской и все будут пялиться на меня, отчитывать, кричать, задавать кучу вопросов. А я все равно не смогу рассказать им правду. Как она вообще прозвучит? Сказать, что я избил Илью, потому что он смеялся над тем, что мои родители – геи? Опять придется врать, а врать мне уже надоело.

Слава ушел на работу, посоветовав мне заняться чем-нибудь полезным. Тогда он работал уже не из дома, а был художником компьютерных игр. Забавно: я никогда их не любил.