Книга История Льва, страница 29 – Микита Франко

«Мне противны такие, как ты… Которые ко всему приспосабливаются…»

Что ж, Яков не просто раскусил его ориентацию, он раскусил всю его личность – до самого ядра.

Может ли быть такое, что Шева тоже ко всему приспособился? И почему у него это так хорошо, так естественно получилось? Лёва ведь всему «нормальному» у него научился. И, может быть, немного у отца – но точно не по той части, что касается женщин.

У них с папой была одна общая черта: они оба не любили женщин. Но если Лёва просто не испытывал к девушкам никакого нужного влечения, то отец захлёбывался от эмоций – он буквально ненавидел женщин. А как иначе объяснить его уничижительное, давящее, покровительственное отношение к матери? Теперь, когда он, наконец, догадался о беременности, заимел новую привычку: замахиваться и не бить. Мама случайно говорила или делала что-нибудь не так, как ему надо, и отец резко вскидывал руку: мама прятала лицо и закрывалась ладонями, а ему становилось смешно от её страха.

- Чё ты пугаешься, я же пошутил! – противно гоготал он.

У Лёвы кулаки сжимались от его «шуток». Конечно, может быть, дело было не в ненависти к женщинам. Может быть, отец просто ненавидел всех, без разбору. Это тоже было похоже на правду.

Однажды за завтраком Лёва попытался с ним поговорить. Ему вдруг стало интересно, о чём можно беседовать с таким человеком, как его отец. Мама чувствовала себя неважно (третья беременность давалась ей нелегко) и к завтраку не вышла. Отец жарил себе и Лёве с сестрой яичницу и бурчал что-то про «бракованную бабу», которая ему, бедному, досталась.

- А ты любишь маму? – негромко спросил Лёва. Вопрос пришёл на ум сам по себе.

Отец удивленно посмотрел на него:

- Ты чё, ахренел?

Лёва сначала подумал, что «ахренел», поскольку позволил себе засомневаться. Но оказалось, что по другой причине.

- Неприлично у отца такое спрашивать.

- Неприлично? – переспросил Лёва, думая, что ослышался.

- Естественно, - произнёсотец, неприятно свистя буквой «с». – Сам должен понимать.

Лёва догадывался, что нарывается, но уже не мог отступить:

- Я не понимаю, почему про любовь – неприлично. Я же не что-то такое имею в виду… Я про чувства.

На слове «чувства» отец резко обернулся на Лёву, вперившись в него злобными глазёнками. Он тяжело дышал от негодования, словно сын позволил себе смачно выругаться при нём. Тыкая в сторону Лёвы железной лопаткой, он, сквозя агрессией, проговорил:

- Про чувства будешь с тёлками своими разговаривать, когда дорастёшь, понял? А со мной про чувства не надо.

Лёва почти не слышал, что он говорит. Смотрел на лопатку и думал: «Хоть бы по лицу не врезал ею, а то будет ожог». Отец не врезал, пронесло.

Глядя на отца Лёва иногда задумывался, каким бы он сам стал мужем и папой, если бы мог любить женщин. Может, его бы тоже потянуло их бить, называть «бракованными», говорить сыну, что «чувства – это неприлично». Может, какой-то девушке очень повезло, что она никогда не встретит Лёву, никогда не выйдет за него замуж, никогда не родит ему «выкормышей».

Но иногда ему казалось, что зря он голубой. В смысле, что он не так уж и безнадежен, как муж, он мог бы сделать всё по-другому: в его семье было бы «прилично» любить друг друга и дети бы назывались детьми. «Выкормыши» - вот что по-настоящему «неприлично». И тогда становилось почти до слёз обидно, что он голубой, что эта идиотская семья – всё, что ему досталось, и он никогда не переиграет её по-другому.