Онлайн книга «Невидимые голоса»
|
Сад его все равно выглядит неважно. Когда я поделилась тем, что могу выехать только один раз, Рифат сказал, что тоже может выехать один раз: ему вполне достаточно сходить в гости к жене своего осужденного друга-активиста, и он быстро станет одним из 12 500 заключенных, которых отправили отбывать тюремный срок на другой конец новой большой страны. Я впечатлена его знанием цифр, но сам Рифат кажется мне слишком старым, чтобы сойти за экстремиста. Я бы хотела спросить, сколько его друзей были арестованы и сколько дней жена его друга тратит на то, чтобы добраться на свидание в колонию. Вместо этого спрашиваю, почему Рифат не закажет водовозку – ведь у него есть большой железный бак на участке. Он мог бы найти соседей в нашем секторе, у которых тоже пустуют емкости, – у некоторых под эти цели приспособлены сворованные из военчастей цистерны, похожие на подводные торпеды. Каждый бы отлил себе по тонне. Водовозка стоит дорого, но расходы можно поделить. А что мы будем делать, когда воду перестанут продавать за деньги, спрашивает Рифат. Есть дерьмо, хочется мне ответить, но я молчу. Мой способ говорить про политику через воду себя исчерпал. Во время ифтара нельзя набрасываться на еду, объясняет Рифат, потому что завтра взойдет солнце – и опять нельзя есть и пить. Если нет воды, то один раз сильно полить – растению не поможет. Потопом засуху не поправить. Мы привыкнем, говорит он и похлопывает по стволу дерева. Родителей Рифата везли в Узбекистан в товарном вагоне трое суток. Они поднимали его брата на вытянутых руках, чтобы он не задохнулся. Брату было три года. Он умер – от жары, духоты, лихорадки или обезвоживания. Его тело оставили на разъезде вместе с другими умершими. Смотайся в Особенный Город, предлагает Рифат неожиданно. Отели пустуют. Вода течет из крана, когда его открываешь. Поживешь пару дней как человек. Рифат знает, что я не его сад и не привыкаю. Еще он знает, что я все равно туда ни за что не поеду. * * * Родители по телефону пересказывают истории о людях, которые однажды пытались пробурить скважину. Инженеры? Геологи? Они так и не дошли до грунтовых вод. Это было в 1952 году. В 1956-м здесь появилось искусственное водохранилище. Его называют морем те, кто живет подальше от настоящего моря. В 2020-м оно стало похоже на русло мелкой реки в песчаном каньоне. На его дне выписывают круги на мотоциклах эндуро, оставляя путаные клубки следов. Жгут костры. Бёрнинг Мен. Пусть все горит. Отец здесь рыбачил – дорога занимала несколько часов, поэтому он вставал всегда затемно. Возвращался тоже. В нашей маленькой ванне, где сейчас свернут змеей шланг, плавал окунь с красноватыми плавниками. Однажды я высыпала в нее целый пакет каменной соли. Я думала, что раз папа ездил на море, то рыба морская, а значит, ей нужна соленая вода. Я не помню, когда в последний раз была на настоящем море, хотя ехать туда меньше получаса. Кажется, пришло время. * * * Что есть эта бесконечная вода, окружившая нас со всех сторон? Мой дом тихо гибнет, и никакие попытки нагнать тучи самолетом, опреснить соленые озера, пробурить скважины на дне моря, написать жалобу в ООН не спасут его. Он не умрет, как не умрут жители приграничного города А, о невидимой трагедии которого я столько раз пыталась написать. Как не умру и я. Мой дом просто станет другим. Мое тело станет другим. Оно освоит науку ожидания. |