Книга Смертная, страница 175 – Мария Сакрытина

Если поделюсь благодатью сейчас, эти люди и их духи меня выпьют. Их слишком много. Может, не досуха, конечно, но я вряд ли оправлюсь.

Дзумудзи предупреждал. Я была глупа, раз не послушалась.

«Юнана убьют», –эта мысль – единственное, что толкает меня вперед. Горький от дыма воздух щекочет ноздри, голова кружится, руки приходится прятать за спину – они дрожат.

И тут цепляющаяся за локоть юноши смутно знакомая старуха у самых ворот тянется ко мне.

– Богиня! – каркает, падая на колени.

Я вспоминаю: это она была тогда на площади, в мой первый день после возвращения в Урук. Ее я спасла от смерти, сама того не понимая. Сейчас я смотрю на ее высушенные руки, узловатые пальцы, черную, словно обугленную кожу. Потом – в мутные, слезящиеся глаза. В них нет страха. В них любовь. Сперва я думаю, что мне чудится, и моргаю, замерев. Хочется потереть веки, понять – правда ли.

Правда.

Все вдруг становится на свои места.

Больше не обращая внимания на слабость, я склоняюсь над старухой и легко касаюсь ее жидких седых волос. Она вздрагивает, поднимает голову. По ее морщинистому лицу текут слезы.

– Славься, – шепчет она, целуя мои руки.

Воздух вокруг наполняется медовой сладостью. «Пейте», – думаю я, глядя, как люди вокруг словно расцветают. Сильнее всех меняется эта старуха: она молодеет на глазах. Исчезают морщины, глаза проясняются, седые волосы становятся черными и густыми, а тело – изящным и гибким, каким некогда было.

– Славься! – плачет она. – Славься, богиня!

– Славься! – повторяет воин, чьего ребенка я вылечила после обрушения школы. Оба они стоят теперь в первом ряду и с любовью глядят на меня.

– Славься! – подхватывает вся площадь. – Славься!

Они падают на колени, протягивают ко мне руки, их глаза блестят от слез. Я смотрю на них и улыбаюсь, потому что наконец нашла то, что искала всю жизнь.

Они меня любят.

Любят! Меня!

Устрой Дзумудзи конец света сейчас, я бы осталась. И умерла бы счастливой!

Слабость исчезает, а голова проясняется. Я иду вперед, к ним, а они стараются коснуться меня – сандалий, края одежд, коленей. Я протягиваю в ответ руки, благодать вокруг бурлит, и что‐то странное происходит, чего я не видела никогда и не знала, что так бывает: они пьют меня, а я – их.

Ветер разрывает красные, набухшие дождем тучи, и площадь тонет в солнечном свете. Я запрокидываю голову, смотрю на нестерпимо-яркую, глубокую синь и думаю, что никогда еще не была так счастлива.

Небо в ответ скалится молнией и рычит громом.

Ладно тебе, Отец. Ты никогда нас с Матерью не понимал.

Смирись.

Саргон

Великая госпожа созывает совет старейшин.

Весть из храма приходит ровно в тот момент, когда все главы родов в сборе – решают, кто сегодня станет героем. Другими словами, кто из них выдаст меня разъяренной толпе.

За эти сутки в Уруке началась паника. Великая богиня исчезла. Кто‐то пустил слух, что ее похитили. Жрецы господина Энки рыскали по городу и дворцу, от них – или от прислуги, а может, рабов – все и узнали, что на празднике у Тута побывал царевич Зубери. Дальнейшее предсказать было легче, чем освоить грамоту в первый год с учителем в эду́ббе ^[6]: кто‐то из советников пустил слух, что виноват я. Кто же еще? Царь боится за свою шкуру. Это он соблазнил великую госпожу, из-за него она спустилась в нижний мир. А стоило ей вернуться, проклятый Саргон продал ее Черному Солнцу.