Книга Мастер и Жаворонок, страница 41 – Бринн Уивер

– П-пожалуйста, н-не надо! – всхлипывает Патрик.

Взгляд у него мечется: он смотрит то на меня, то на золотистую жидкость, ползущую по телу. Вот она покрывает ноги. Бедра. Низ живота. На висках, под бледной кожей, лоснящейся от пота, вздуваются вены. Я подкатываю тележку к струе – медленно, сантиметр за сантиметром.

– Я отдам все, что захочешь! Что угодно!

– Мистер О’Нил, вы должны были понять… – Теперь струя бьет точно в яремную ямку. Пульс исчезает под мерцающими волнами эпоксидки. – Мне нужно то, что человеку дать не под силу.

Еще один толчок – и тележка останавливается. Вязкая струя бьет прямо в горло пленника. Патрик, зажмурившись, дергает головой и плюется, разбрызгивая смолу по стенкам коробки. Он умоляет о прощении, взывает к Господу, но его крики растворяются в тишине.

– Не тратьте воздух на молитвы, – говорю я, натягивая длинные резиновые перчатки и опуская руки в смолу. Обхватив голову пленника, прижимаю затылок ко дну коробки. – Мне, например, богне ответил…

Патрик вырывается и трясется; он задерживает дыхание, однако сил почти не осталось. Воздух вырывается из легких. Смола только этого и ждет, чтобы хлынуть в рот.

Я знаю, что он не слышит, но все равно перечисляю вслух имена девочек, которым он сломал жизнь. Патрик судорожно булькает и наконец замирает. Я вытаскиваю руки из вязкой жидкости. Лицо педофила медленно покрывается блестящей пленкой.

Обойдя залитую смолой коробку, я включаю обогреватель с вентилятором. Пусть эпоксидка затвердеет. Забираю цветы из вазы и выхожу.

Дремавший в углу пес тоже вскакивает и бежит за мной. Мы идем по коридору нижнего этажа бывшей ткацкой фабрики. Минуя старый железный лифт (он работает, но пугает меня до дрожи), я направляюсь к металлической лестнице в конце коридора. Пешком поднимаюсь в квартиру. Меня встречают кирпичные стены, высокие окна и множество безделушек: фотографии, скульптуры, гобелены и постеры – все, что я собрала за годы гастрольных туров. Среди этого хлама припрятаны трофеи, напоминавшие о том, как я вершила правосудие. Хоть они и надежно сокрыты от чужих глаз, с ними в доме становится теплее и уютнее.

Я думала, что работа над кофейным столиком поможет успокоить нервы перед предстоящим событием, но эффект оказался временным. Тревога возвращается, как прилипчивая мелодия, нота за нотой заползая в голову. Я включаю музыку и, накручивая на бигуди волосы, принимаюсь танцевать. Подкрашивая глаза, громко пою. Беру гитару, играю несколько песен. Надеваю атласный брючный костюм цвета слоновой кости с кружевным топом без бретелей. Долго кручусь перед большим зеркалом в спальне, невесело размышляя о будущем. Как и все девушки, я мечтала о пышной свадьбе с белым платьем, струящейся фатой, пятью сотнями гостей, фейерверками и прочей сказкой…

В реальности же, увы, все будет происходить иначе. Впрочем, я не грущу по этому поводу. Нервничаю – да, что вполне естественно. А еще я злюсь, поэтому намеренно делаю все наперекор своим желаниям.

Наконец Слоан пишет, что приехала, и я выхожу из дома.

Усаживаясь в машину, повторяю про себя: я поступаю правильно.

– Что происходит? – спрашивает Слоан, и в ее голосе звенит тревога. Зеленые глаза кажутся ярче обычного: по дороге она явно плакала. – Я думала, ты ненавидишь Лахлана. Как ты можешь выйти за него замуж?!