Книга Черная овечка, страница 112 – Бринн Уивер, Алекса Харлоу

— В таком случае я не собираюсь останавливаться.

Бриа вздыхает и пристально смотрит на меня, пока я медленно откусываю кусочек клубники, моя улыбка становится шире.

— Почему тебя так трудно презирать?

— Сексуальная привлекательность.

— Господи Иисусе.

Я доливаю нам кофе, пока она доедает и отодвигает тарелку в сторону со словами благодарности. Я хочу попросить ее провестисо мной день, который, как я втайне надеюсь, перерастет в остаток выходных, когда на ее часах раздается звонок. В тот момент, когда она смотрит на определитель номера, кажется, что ничего не выйдет.

Свет покидает глаза Брии, и я понимаю, что новости плохие.

БРИА

— Он в сознании? — спрашиваю я.

— Да, по прибытии он был в сознании. Мы сделали ему тканевый активатор плазминогена, и стент успешно удалил тромб.

— Оценка по шкале инсульта?

— Тринадцать.

Тринадцать. Это число со свистом выбивает воздух из моей груди. Ишемический инсульт средней тяжести, на грани тяжелого.

Грудь Самуэля поднимается и опускается под тонким полосатым одеялом. Я делаю мысленную заметку принести ему из дома что-нибудь потеплее. Это единственное, что я могу придумать. В противном случае все, что я чувствую, — это беспомощность.

Мы давно это уже проходили. После первого приступа я чувствовала, как песчинки проскальзывают у меня между пальцами. Это был только вопрос времени, когда появится другой. Это было неизбежно.

В прошлый раз я была рядом. Мы сидели дома, ели салат и курицу-гриль. Кейн обвивался вокруг лодыжек Самуэля облаком белого пуха. Мы говорили о музыке. Звучал «Сладкий апокалипсис» Ламберта. Самуэль хотел посмотреть предстоящий фортепианный концерт в кампусе. Он невнятно произнес слово «лето». Когда я подняла глаза, левая сторона его лица начала отвисать. Я позвонила в 911. Не давала ему уснуть. Я ехала с ним в машине скорой помощи. Я делала все, что могла. На этот раз я просто зритель. Проснется ли он? И каким он будет после?

Эти вопросы не выходят у меня из головы, пока невролог рассказывает о возможных необратимых повреждениях и процессе восстановления. Потенциальное когнитивное нарушение. Потенциальная потеря речи. Потенциальная потеря способности к передвижению.

Все, что я слышу, — это потенциальная потеря индивидуальности.

Когда врач уходит, а медсестры проверяют капельницу Самуэлю и фиксируют его жизненные показатели, в палате остаюсь только я, смотрю сверху на человека, который спас меня. День за днем он спасал меня. От всего мира. От самого себя. Он взрастил тьму, которая поглотила бы мою жизнь, если бы не научил меня, как питать ее и заботиться о ней.

Я придвигаю один из стульев с розовыми виниловыми подушками и потертыми деревянными подлокотниками к кровати Самуэля и беру его за руку. Интересно, чувствует ли он, когда я сжимаю его пальцы? Мы никогда не были привязаны друг к другу. На самом деле это не в нашей природе, что не должно вызывать удивления,учитывая все обстоятельства. Может быть, он почувствует мое прикосновение. Может быть, он узнает, что я здесь.

Долгий вздох наполняет мои легкие, когда я беру Самуэля за руку. Я прослеживаю линию его жизни, задаваясь вопросом, догадается ли когда-нибудь кто-нибудь из гадающих по ладони, сколько смертей впитала в себя эта складка кожи. Мои глаза закрываются, когда я вспоминаю нежное прикосновение его рук к моей спине, когда он промывал и перевязывал мои раны каждую ночь после того, как нашел меня в пустыне. Это было похоже на привилегию. Я была избрана. Обо мне заботились. До конца. Кто-то сказал бы, что за это пришлось заплатить — тяжестью исполнения наследия смерти и разрушений. Но я чувствую себя совсем по-другому. Ничто из того, чего я хотела в жизни, не проходило без боли. По крайней мере, из-за Самуэля эта боль — бремя, которое приходится нести другим. Я — лишь источник.