Книга Фабрика воспоминаний, страница 71 – Клелия Ренуччи

В архивах Венсенна, где хранились личные дела участников Сопротивления, Габриэль нашел досье Орианы Девансьер, урожденной Друэ, GR16P239428, и ее регистрационный номер — 43 109. Она была среди депортированных в Равенсбрюк, которых увезли туда шестого июня 1944 года, в день высадки союзников в Нормандии.

Из человека, из личности Ориана превратилась в число, последовательность из шести цифр на обложке пугающе тонкого досье. Габриэль наизусть помнил скорбные даты: шестого июня 1944 года — отъезд в Равенсбрюк; двадцать пятого сентября — перевод в Лейпциг; второе октября — перевод в Шлибен, который освободили пятнадцатого апреля 1945 года.

Он листал списки имен, дат, просматривал целые справочники, погружался в воспоминания. Из шестидесяти одной француженки, отправленной шестого июня в Равенсбрюк, сорок девять вернулись живыми. У Габриэля появился проблеск надежды. Десять женщин умерли, а вот в отношении Орианы никаких данных не было, все заканчивалось аббревиатурой «Д/о» — «Данные отсутствуют». Воодушевление Габриэля угасало, но он не прекращал исследовать маршруты в рамках этой топонимики ужаса: «Ra» — Равенсбрюк, «Lei» — Лейпциг, «Schn» — Шлибен… сокращения названий лагерей, совокупность этих сокращенных жизней.

Габриэль гадал, почему Джакомо, который выжил, который тоже был участником Сопротивления, не довел свои изыскания до конца. Почему он опустил руки? Как вышло, что судьба Орианы свелась к аббревиатуре «Д/о»? Габриэль поклялся себе, что не сдастся, даже если для этого ему придется просмотреть все воспоминания депортированных.

На портале «МнемоФликс», которому удалось убедить фонды и музеи депортации открыть на специальной платформе доступ к воспоминаниям выживших, Второй мировой войне был посвящен целый раздел. Габриэль занялся поиском женщин, депортированных в тот же день, что и Ориана.

Первое воспоминание — его владелицу звали Жаклин Беро — перенесло Габриэля во двор тюрьмы Френ. Жаклин была среди примерно шестидесяти женщин, которых солдаты на рассвете затолкали в автобус, и тот повез их на вокзал в Пантен на окраине Парижа. На протяжении всего пути через город Жаклин плакала, глядя, как перед ее глазами проплывают парижские улицы. Редкие прохожие смотрели на их автобус с испугом. Вокзал в Пантене сотрясался от криков, приказаний на немецком и французском языках, лязга вагонов, прицепляемых к локомотивам. Непрекращающийся гул страха и повиновения. Наконец женщин втиснули в длинный товарняк. Габриэль физически ощущал удары дубинок, которыми конвоиры осыпали их спины. Он снял шлем — боль была слишком сильной, — но быстро надел обратно, сознавая, что должен исполнить свой долг — стать свидетелем этой депортации. Как только дверь закрыли снаружи железными решетками, наступила адская духота. Никаких скамеек и сидений, разумеется, не было, лишь два ведра в углу, одно пустое, другое полное мутной воды, которая вылилась при первой же резкой остановке поезда. За этой остановкой последовало множество других, и женщины слышали, как добровольцы из Красного Креста пытаются передать им воду и немного еды. Наглухо запертая дверь не открылась ни разу.

Постепенно Жаклин привыкла к темноте и потным телам вокруг, шестое июня 1944 года во Франции выдалось чрезвычайно жарким. До Габриэля вдруг дошла вся нелепость одновременности высадки войск в Нормандии и этого путешествия обреченных. Спустя бесконечно долгие часы, возможно ночью, поезд снова замедлил ход, на сей раз плавно и тихо. Женщины принялись звать на помощь, но удары прикладами по металлическим засовам сразу заставили их замолчать. Внезапно в тишине зазвучал голос, чистый и чудесный, — кто-то исполнял «Аве Мария» Шуберта. Лица узниц повернулись на голос, дети перестали плакать, и даже Габриэль почувствовал умиротворение. Именно эту мелодию Габриэль и Эдуард выбрали для похорон родителей двадцать лет назад. Он испытывал невыносимую боль и наряду с этим утешение. Прозрачный тембр этой женщины с густыми черными волосами, лицом, проникнутым безмятежностью, несмотря на обстоятельства, успокаивал и его, и тех, кто внимал ей. Он узнал лицо Орианы, худое, с полузакрытыми глазами, полными слез. Спустя семь минут благоговейного внимания засовы на вагонных дверях загрохотали опять.