Книга Нелюбимая жена-попаданка для герцога, страница 52 – Ульяна Соболева

Если всё пойдёт по плану…

Я сидела за длинной скамьей, которая служила одновременно и столом, и тумбой и кафедрой. Передо мной — пергаменты, чернила, список имён, в котором уже десять раз капнула клякса прямо на фамилию старосты. Справа — корзина с мешочками семян, слева — сшитые Агнессой из занавесок куски ткани, которые мы нагло называли «рабочей одеждой». Народ подходил по одному, кто-то с благодарностью, кто-то — с хмурым «мы посмотрим, что из этого выйдет». Я записывала, выдавала, объясняла, кто на какой участок, кто с кем работает, и в какой день собираемся у реки рыть оросительный ров. Всё шло... почти идеально.

Как по медицинской карте после успешной операции.

— Следующий! — крикнула я бодро, поглаживая Василиуса, развалившегося на моих ногах с видом опытного советника, который терпит бардак ради фуршета.

И тут..

Крик.

Верещащий, разрывающий воздух, как плохо натянутый нерв:

— ЧУМАААААААААААА!

Я обернулась. Вбежала женщина. Босая. Платье рваное. Лицо — серое от ужаса.

Глаза — как у лошади, унюхавшей волка. Волосы — как метёлка, которой только что вытирали паникаду.

— В соседней деревне! — Она дышала, как после бега через всё королевство. —Люди мрут! Один за другим! Горят, бредят, сыпы Господи, спаси! ЧУМАААА!

У меня в животе неприятно сжалось. Как будто кто-то засунул туда снежный ком обмакнул в горчицу и треснул по печени. Народ застыл. Кто-то вскрикнул. Кто-то отшатнулся. Кто-то схватил ребёнка и прижал к себе.

Ия... выдохнула. Глубоко. До самой пятки. И встала.

— Так. Все молчать — голос вышел не громким, но таким, что даже Василиус поднял голову и перестал чесаться. — Как тебя зовут?

— Грета... — прохрипела она.

— Грета. Сколько заболевших?

— Восемь... уже девять... один помер сегодня.

— Симптомы?

— Лихорадка, слабость, сыпь... чёрные пятна на шее и... и…

— Всё ясно, — отрезала я и повернулась к толпе. — Так. Работы остановить. Те, кто уже получил участки — не уходить. Никому — никуда. Грета, пойдём, покажешь мне, где именно. Агнесса, неси аптекарский ящик. И, ради всего святого, возьми перчатки!

— Миледи, — задохнулась Агнесса, — это же... это же…

— Чума. Возможно. Или нет. Но паника — точно смертельна. А пока я жива — я работаю. Потому что если не я — то кто?

В толпе было гробовое молчание. Только один ребёнок чихнул. Кто-то подавился своим испугом. Кто-то перекрестился. А я, натянув перчатки, шагнула к карете.

— Василиус! — кот прыгнул ко мне на плечо с лёгким «мрр», в котором звучало нечто среднее между «ты вляпаешься» и «я с тобой».

И вот так, из герцогини с блокнотом, я снова стала... кем-то другим. Тем, кто лезет в самое пекло, когда все остальные бегут.

Потому что, видимо, такая у меня судьба: всегда стоять первой в очередь к беде.

И ещё делать ей клизму.

Я не бежала. Бежать — это паника. А паника — роскошь, которую можно себе позволить только в одиночестве, а не когда за тобой смотрит весь замок, деревня и один наглый кот, сидящий в карете, будто контролёр за здоровьем госпожи.

Я накинула плотный шарф на лицо, закрутив его так, чтобы ни вдох, ни выдох не попал в воздух просто так. Бесполезно? Возможно. Но у меня не было выбора — у меня был только инстинкт. Медицинский. Проклятый. Въевшийся в кости. Тот самый, который шепчет: "Посмотри. Убедись. Спаси, если сможешь. Умри, если не получится".