Книга Нелюбимая жена-попаданка для герцога, страница 33 – Ульяна Соболева

Слухи ползли быстрее, чем тараканы на кухне после пиршества. Слуги перешёптывались, старушки внизу уже крестились, а я, между прочим, всего-то спасла ребёнка. Без отрубленных куриных голов и заговоров. Всего лишь — как умела.

Но стоя на ступенях замка, с Василиусом на плече и с петухом, который почему-то оказался у меня в корзине (спасибо, крестьянка с добрыми глазами), я знала точно.

Да пусть шепчут. Пусть боятся. Пусть называют ведьмой, колдуньей или безумной.

Главное — жив. А значит, я всё сделала правильно.

Сарай я нашла случайно. Даже не искала — просто шла вдоль замковой стены с твёрдым намерением найти хоть угол, где не воняет плесенью, где не бегают слуги, шарахающиеся при виде меня, будто я в каждой руке ношу по проклятию, и где можно было бы наконец сесть, вдохнуть и записать мысли, пока они не разбежались, как куры из-под ног. И тут — он. Скособоченный, забытый всеми и явно переживший не одну эпоху, но с крепкой дверью, терпеливой тенью и стойким запахом... ну да, плесени. И немного мышей. И воска. И чего-то... старого, но живого. Сарай, конечно, кричал о запустении, но я в ответ только фыркнула: «Это мы сейчас исправим». И закатала рукава.

Через пару дней он уже перестал быть сараем и стал... кабинетом. Моим личным терапевтически-магическим, аптекарско-безумным оазисом посреди замкового абсурда. На полках — баночки, коробочки, свёртки. Некоторые я подписала, некоторые пометила символами (мне, между прочим, латынь никто не отменял, пусть даже я в мире, где «диагноз» звучит, как заклинание). В углу — верёвки с сушёной мятой, душицей, зверобоем, багульником и ещё десятком ароматных друзей, которые пахнут на всю округу так, что даже стража чихает мимоходом. Мох я собирала лично, выбирая тот, что мягкий, зелёный и не воняет болотом. Под столом — ящики с сухими корнями и бутылки, в которых плескалась не водка (хотя кто знает, может, когда-нибудь), а настойки и отварчики. Над столом — пергамент Целый самодельный блокнот, сшитый из обрывков пергамента и собранный в твёрдую книгу, в который я вносила свои наблюдения, рецепты, комментарии.

Иногда с ругательствами. Иногда с благодарностью судьбе, что в этой жизни мне снова дали мозг и пальцы.

И вот туда, в эту мою крошечную лабораторию на грани бытового чуда и деревенской бани, начали приходить люди. Сначала — мало. Притихшие. С платками и капающими носами. Потом — смелее. С женами, детьми, больными коленями, странными высыпаниями и вопросами «миледи, а если у мужа ноги пахнут, это порча или просто грязь?». Я отвечала. Терпеливо. Спокойно. Не с видом возвышенной феи, а с привычной, давно выработанной ментальной установкой «пациент он и в средневековье пациент». Велела мыть руки. Кипятить воду. Чистить зубы золой (и да, при этом никто не умер, а дыхание стало не таким ядовитым).

Рассказывала, что бессонница — это не бесы, а нервы, и что валерьянка — это не дьявольское пойло, а вполне себе лечебная штука. Боль в животе? Да это у вас, батенька, скорее всего, из-за тех троих пирогов, съеденных на ночь. Надо было не пиво пить, а ромашку. Кишечник — не помойка.

Народ слушал. Сначала — с опаской. Потом — с восхищением. Потом — с суеверным ужасом. Потому что кто ж это видел, чтоб красивая женщина в меховом плаще, с руками, пахнущими календулой и котом, рассказывала, что надо подмываться, кипятить воду и не пить из лужи?! Для них это было сродни волшебству. А волшебство, как известно, либо спасает, либо пугает Слухи не просто ползли он летели. Вниз, вверх, по стенам замка, по каменным улочкам, по шепоту служанок и рыданиям тёщ. Некоторые добавляли: «Ведьма, не иначе». Кто-то плевал через плечо, кто-то приходил тайком, кто-то благодарил с поклонами. А я просто... лечила. Потому что не могла иначе. Потому что это была я. Пусть даже теперь я звалась Вайнерис и носила платья с корсетами, я всё равно осталась той, кто на запах определяет пневмонию и с первого взгляда — апатию от депрессии.