Книга Хозяйка старой пасеки 2, страница 36 – Наталья Шнейдер

Варенька появилась, когда я разливала первую партию очищенного воска в застеленный тканью медный противень. Я объяснила и ей про ульи и рамки и про разницу между сотами с медом и расплодом.

Варенька слушала меня, распахнув глаза.

— Это почти так же интересно, как и рыбалка!

— Ты обещала, — напомнила я.

— Конечно. Но я ведь могу поделиться впечатлениями, не раскрывая подробностей? Я покажу тебе черновик, чтобы ты была уверена: никто не узнает ничего лишнего.

А заодно получишь читателя. Ну что поделать с этими творческими личностями!

— Договорились, — не стала спорить я.

Пока воск остывал, мы занялись чем-то вроде мозаики. Доставали из корзины соты и приклеивали их воском к деревянным частям рамок. Часть меда, конечно, вытекла, но Герасим, умница, пристроил корзину в глиняную плошку, а всю конструкцию — в лохань с водой, защитив мед от муравьев и мышей. То, что протекло сквозь прутья корзины, конечно, нельзя было пустить в еду, но можно было перелить в плошку и, опустив в нее несколько щепок, подвесить в улей, помогая пчелам быстрее восполнить запасы корма.

Закончив восстанавливать соты, я подогрела мрамор магией, чтобы легче было раскатывать полузастывший воск в тонкий пласт. Если все пойдет как надо, к зиме закажу вальцы с прорезанным узором сот, своего рода «чертежом» для пчел. Но пока лучшее — враг хорошего. Получившейся вощиной мы заполнили пространство между сотами и навощили оставшиеся пока свободными рамки.

Наконец все было готово. Позвав мальчишек, мы отнесли все на пасеку. Варенька, конечно, увязалась с остальными, передвигаясь так ловко, что нам почти не приходилось замедлять шаг.

Улей я пока установила на лавку, расположив на месте уничтоженной медведем колоды. Выставив рамки, я вытряхнула в улей пчел из роевни, пристроила кормушку и закрыла крышку. Оставалось только надеяться, что пчелы не бросят свой расплод и не отправятся на поиски нового жилища — но убедиться в этом я смогу не раньше чем завтра.

Когда мы уже подходили к дому, Полкан залаял. Не так зло и яростно, как ночью, но явно недобро. А следом я услышала стук копыт.

К крыльцу подкатила коляска. Двух дам я знала. Мужчина, сопровождавший их, был мне незнаком.

На вид лет тридцать. Высокие скулы, прямой нос с едва заметной горбинкой, черные брови над темными глазами, черные же кудри — хоть героя романа с него рисуй. Когда он выскочил из коляски, чтобы помочь дамам спуститься, стала заметна его военная выправка, как у Стрельцова. Но все же перепутать этих двоих, хоть и похожих ростом и сложением, было нельзя. В каждом движении Стрельцова сквозило то внутреннее достоинство, которое невозможно подделать. Этот же словно каждый миг позировал перед невидимой камерой — каждый жест был полон наигранной небрежности, выдававшей часы тренировок перед зеркалом. Улыбка, с которой он мне поклонился, казалась рассчитанной до миллиметра — чтобы продемонстрировать безупречные зубы, но не выглядеть простодушной.

И взгляд, устремленный на меня, был взглядом человека, привыкшего, что его внешность открывает любые двери.

Полкан прижался к земле, злобно рыча.

— Фу! — скомандовала я. — К ноге!

— До чего невоспитанная псина, — проворчал мужчина. Голос у него был под стать внешности — хорошо поставленный бархатный баритон.