Книга Хозяйка расцветающего поместья, страница 129 – Наталья Шнейдер

— До окончания жатвы, — поправила его я. — Раньше вы никого лечиться не загоните. Разве что кому-то окажется совсем невмоготу. А как доктор Зарецкий отнесся к вашему вторжению в его вотчину?

— Сказал, что я и князь «бесимся от жира», но, поскольку до крестьян ему дела нет, можем творить что хотим.

Я не стала развивать тему, чтобы не вынуждать Ивана Михайловича дурно отзываться о коллеге.

А Виктор снова напомнил о себе, будто издеваясь. Не явившись сам, а в письме Стрельцова. Исправник решил уведомить меня, что князь Северский приехал к нему и попросил разузнать, каким образом драгоценности его жены оказались в столице. «Я считаю, что вы как лицо, чьи имущественные интересы затронуты непосредственно, должны знать, что ваш супруг тоже хочет расследовать это дело. Просветите, пожалуйста, до какой степени я могу быть откровенен с князем в отношении вашего участия в расследовании?»

Я ответила, что он может сообщить князю все, что известно ему самому, и все, что выяснилось в ходе розысков.

Не так много и выяснилось после того расследования.

Стрельцов не поленился расспросить ломбардщика сам. Тот повторил то же, что сказал Виктору. Добавил, будто закладчица выглядела человеком, желающим сбыть с рук ненужную вещь, — она явно не собиралась выкупать заклад. Потому он колебался, брать ли драгоценности: все же он жил за счет процентов, а продажа оставленных вещей — лишние хлопоты. Особенно когда очевидно, что украшения слишком дорогие для Больших Комаров, а значит, придется пристраивать их в столице. Он даже сознательно занизил сумму, чтобы клиентке стало жаль оставлять драгоценности. Не помогло.

В закладной книге была указана дата — как раз когда я заезжала к Зильберштейну — но не время. Стояла отметка, что в оговоренный срок оплату займа никто не принес, после чего ломбардщик начал искать на залог покупателя.

Соседей расспрашивал Гришин, и получилась у него вовсе несуразица. Тюрбан запомнили все. Но одни утверждали, что утром у ломбарда остановился экипаж, в котором сидела «дама». Другие видели «женщину», которая приехала на извозчике в вечерних сумерках. «Женщиной» в этом мире могли назвать создание полусвета, она могла принадлежать к разночинцам, но однозначно не могла быть ни дворянкой, ни крестьянкой или работницей — этих именовали бабами.

Сумерки играли мне на руку. В это время я была уже дома, прихорашивалась перед театром. Как мои вещи попали к неведомой «женщине», догадаться тоже было несложно: встретившись со мной у ломбарда, доктор быстро сообразил, как не засветиться самому. Купил у старьевщика пальто, крытое синим сукном, и пару платков, чтобы намотать тюрбан, заплатил какой-нибудь сговорчивой девушке. Но доказать это было по-прежнему невозможно: мало ли в городе женщин, и от бессилия мне хотелось набить доктору морду. Однако тот, хоть и вернулся в уезд, благоразумно не попадался мне на глаза. А может, помнил угрозы князя и сторонился земель его и супруги. Мне было все равно. Встречу — прокляну, и плевать, что я так толком и не знаю, как это делается.

Петр все-таки получил от матери Дуни согласие, свадьбу назначили на листопадник, который в народе так и назывался — свадебник. Затягивать дело дальше явно не стоило: со стороны пока видно не было, но я заметила, как расцвела Дуняша, как иногда замирала, касаясь рукой живота. И как все сильнее мрачнел Петр. Услышав прямой вопрос, Дуня рухнула на колени.