Книга Тайна двух лагерей, страница 161 – Николай Леонов, Алексей Макеев

– Вы уж простите, Эмма Генриховна. Это ваши ученики? Я когда-то и сам рисовал. Мне немного близко вот это все.

– Серьезно? – скорее из вежливости спросила Эмма Генриховна. – Вы рисовали?

– Подавал надежды, – с сожалением объявил Крячко. – Но дальше школьного кружка дело не пошло. Хотя наша учительница по рисованию меня хвалила. А вот мама решила, что мне больше подойдет легкая атлетика.

– Спорт… Почему спорт всегда считают альтернативой искусству? – Эмма Генриховна почему-то обращалась не к Стасу, а к Гурову. – Как вы думаете?

– Так сразу и не ответишь, – ответил Гуров. – Но если говорить о детях, то главное, чтобы они хоть чем-то занимались. А потом, когда попробуют то или это, станет понятно, к чему у них лежит душа.

– Рассуждаете как равнодушный человек. Не как плохой отец, а как отец, который не делает различий между «люблю» и «надо».

– Я всего лишь предположил, – попытался реабилитироваться Гуров.

– Понятно.

Эмма Генриховна взяла в руки фотографию, на которую смотрел Стас.

– Это не ученики. Это группа молодых людей, живущих надеждой и верящих в то, что они бессмертные и смогут все на свете. Этот снимок сделал наш товарищ. Мы ходили в горы, а тут подготовка к походу. Видите рюкзаки? Мы их отодвинули, чтобы они не попали в кадр, но их все равно видно. Муж увлекался фотосъемкой и меня пытался научить, но я оказалась абсолютно неспособной к этому делу. А вот горы – моя страсть. В прошлом, увы. Так что, Лев Иванович, «люблю» и «надо» очень часто ходят рука об руку. Подловила я вас?

Она хитро улыбнулась, не разжимая губ.

– А я уже начал было оправдываться, – согласился Гуров и подошел к Стасу. – Где же вы на этой фотографии?

– Верхний ряд, вторая справа. Рядом мой покойный муж, Николай Иосифович. Здесь мы только что окончили институт, неделю назад сыграли свадьбу и собирались провести медовый месяц в горах.

– Какой это год?

– 1967-й. Начало сентября.

Когда-то Эмма Генриховна была красавицей, имела короткие вьющиеся волосы и счастливо улыбалась. Рядом с ней стоял, обнимая ее за талию, муж. Красивый и молодой.

– Николай Иосифович был талантливым химиком и подавал большие надежды. Он успел поработать в одном НИИ совсем недолго. Но память о нем будет жить, пока живу я. Каждый год я отмечаю годовщину его смерти особым способом, в горах. Просто приезжаю туда как турист и брожу по горным тропам, собираю лекарственные травы и рисую что-нибудь на память.

– Мне неловко спрашивать… – начал Гуров, но Эмма Генриховна отрицательно мотнула головой. – Извините.

– Хотели узнать, как он умер? Он там и остался – у подножия вершин. Это была наша последняя совместная фотография. Сорвался в расщелину. Погиб по глупости, потому что пошел без страховки. Ну а я зачем-то осталась жить.

Она произнесла это с победным видом, будто бравируя смертью мужа и личной трагедией. Стас аккуратно вернул фото обратно на полку.

– Время истекло, молодые люди, – объявила Эмма Генриховна. – Вот-вот прибудет будущий студент, а я даже не подготовилась. Была рада вам помочь, хотя вижу, что этого не произошло. Надеюсь, вы непременно отыщете негодяя, который навредил тем людям.

Она незаметно вытеснила сыщиков из комнаты в коридор и стояла над душой, пока они возились со шнурками. Гуров никак не мог отделаться от ощущения чувства вины, и Крячко, кажется, испытывал то же самое. В присутствии Эммы Генриховны хотелось сжаться и вытянуть руки по швам. Было в ней что-то такое, от чего становилось не по себе. Чтобы стряхнуть с себя это состояние, Гуров посмотрел на все трезвым взглядом и решил, что это что-то психологическое, не имеющее никакого отношения ни к нему, ни к Стасу.