Книга Тайна двух лагерей, страница 110 – Николай Леонов, Алексей Макеев

Маша протянула руку, и Гуров вложил в ее пальцы сигарету.

– Странное чувство, Лева, – призналась она, глядя мужу в глаза. – Очень странное. Но теперь я, кажется, кое-что поняла.

– И что же? – напрягся Гуров.

– То, что меня слишком часто не бывает дома.

– Как и меня. Но дело скорее не в том, что мы много работаем.

– Да, Гуров. Дело в том, что мы часто не совпадаем. По времени, по маршрутам. Что там еще есть? Уже и не припомню. Но я все равно тебе верю, даже если ты несешь чушь. Вот просто верю – и все.

В который раз Гуров возблагодарил одного страшно знаменитого небесного старика за то, что тот послал ему такую умную жену. Обмануть Машу было невозможно, и хоть Гуров и не преследовал такую цель, на душе у него вдруг стало тревожно.

Новостей от Бессольцева не было совсем. Женька, уже спокойная, с тревогой спросила про Машу: а не подумала ли она чего-то плохого о ней и о Гурове? Гуров успокоил ее, сказав, что Маша успела увидеть лишь часть происходящего и его объяснения ее вполне устроили.

– Он не звонил и не писал, – Женька протянула Гурову свой телефон. – Сам проверь. Может, я что-то упускаю.

– В соцсетях он сидит?

– Нигде он не сидит. Это я везде регистрируюсь, чтобы быть в курсе дел творческой жизни. Знаю все и обо всех. Оно мне надо?

– Когда ты что-то делаешь не для себя, то выкладываешься почему-то больше, – ответил Гуров, возвращая Женьке телефон. – А Виталий вообще-то твой муж. А чего ради своего мужика не сделаешь?

– Ему это не нужно, – опустила взгляд Женька. – Черт, Гуров… Неудобно перед твоей женой.

– Покажи-ка мне лучше его мастерскую, – живо перевел тему Гуров. – Сюда, верно? Он как-то приглашал, но я забыл уже.

Мастерская Бессольцева напоминала комнату в хостеле – настолько много совершенно лишних для художника вещей тут находилось. Картонные коробки, из которых выглядывали смятые газеты, древний самовар на подоконнике, пустые пластиковые бутылки вперемешку с пивными, но тоже без содержимого, какое-то разноцветное тряпье на полу и на высоком барном стуле с облезлой спинкой. Все это рванье, весь этот многоликий бардак, обосновавшийся в комнате с грязными оконными стеклами, вся эта многолетняя пыль на сто процентов олицетворяла хозяина, которого несчастная Женька всю жизнь пыталась вытащить в люди. Таким Бессольцев был и в жизни. Безалаберным, легкомысленным, не отягощенным заботами. Но все же присутствовали в его характере те самые черты, которыми стоило бы дорожить, имея в друзьях такого человека, – Бессольцев был добрым, даже бесхитростным, неспособным на лесть, подставу или на что-то из той же серии. Он был словно большим ребенком, и Женька только подогревала в нем желание ничего не менять. Дело, наверное, все-таки стоило свеч, поскольку бездетным Бессольцевым некуда было направлять свою энергию, кроме как на одного из них. В этом союзе сильный опекал слабого. Браво, конечно. Только вот роли были распределены неправильно, но это, как говорится, уже была другая история.

Центр мастерской занимал мольберт, которым, помнится, Виталий очень гордился. Гуров вспомнил, как он объяснял, что работает не только сидя на стуле, но и стоя, а когда еще и янтарный коньяк в стакане где-то неподалеку, то хочется творить и творить без конца. Мольберт был не простым, а дорогущим, импортным, и его Женька заказывала через своих высокопоставленных знакомых то ли из Италии, то ли из Испании.