Книга Прекрасная Габриэль, страница 106 – Огюст Маке

Этот квартал, почти забытый ныне, сохранял в 1594 году остатки великолепия и жизни. Королевская площадь отстроилась только десять лет спустя, но тут помнили Турнельский дворец, в котором так долго жила Екатерина Медичи, и множество богатых отелей еще находились в улицах Сен-Поль, Сент-Антоан и в окрестностях Бастилии.

Стало быть, богатый вельможа мог выбрать этот квартал, для того чтобы выстроить себе там жилище. Сады были многочисленны, обширны и насажены старыми деревьями. Чистый воздух, тишина и уединение в двух шагах от городского движения, широкие улицы были блестящими преимуществами в то время, когда мостовая часто проваливалась под ногами прохожих, когда угол стены превращался несколько раз ночью в засаду, где часто пешеход принужден был влезать на тумбу, чтобы не быть раздавленным лошаком.

Эсперанс, войдя с Крильоном на улицу Серизе, приметил там только два дома, довольно скромные, на том конце, который примыкал к Пти-Мюск. Эти дома, уже старые, были оставлены ими без внимания.

Но скоро на конце стены, построенной из прекрасного камня, с деревьями, покрытыми блестящим снегом, они увидали в глубине обширного двора дворец в флорентийском стиле; чудная скульптура и прекрасные окна с хрустальными стеклами составляли удивление прохожих, останавливавшихся перед этим новым образцовым произведением.

Здание примыкало к улице двумя флигелями, составлявшими павильоны с балконами, с железной балюстрадой, замысловатый узор которой представлял корзину с цветами. Дверь из массивного дуба с гвоздями из полированной стали защищала и украшала вход под каменной нишей с кривыми колоннами. Вид был обольстительный.

Крильон и Эсперанс остановились, как любопытные, ища глазами около, не видно ли других домов на улице.

— Если письмо старика не шутка, — сказал Крильон, — вот ваш замок.

Он хотел постучаться. Эсперанс остановил его.

— Мной овладело сомнение, — сказал молодой человек. — Дом, о котором говорит мой поверенный, был куплен, по словам его, на деньги, сбереженные в три месяца, то есть на шесть тысяч экю; а как вы думаете, можно ли достать такой дом за такую сумму?

— Одна дверь должна стоить больше, — отвечал Крильон, — но все-таки войдем.

— Позвольте расспросить этих честных людей, которые любуются на этот дом.

— Вы правы. Эй! Друг мой, позвольте спросить, кому принадлежит этот дом?

— Неизвестно, а между тем мы из этого квартала.

— Как неизвестно? — продолжал кавалер. — Подобное здание делает честь всему кварталу. Ведь оно выстроилось не само же по себе, черт побери!

— О нет! — сказал другой человек с тонким видом. — Если знаешь, да не можешь сказать, не все ли это равно?

— Ба! Если вы знаете, так скажите, любезный друг, — перебил Крильон. — Я человек добрый и неспособен сделать вам вред.

— Это и видно, сударь; притом в предположении не может быть преступления; говорят, уверяют, будто этот дом…

— Вы меня жарите на медленном огне.

— Будто этот дом выстроил король.

— Ай! — сказал Крильон, смотря на Эсперанса.

— Но ведь у короля есть Лувр, — намекнул тот.

— Не, для того чтобы помещать там его любовницу, сударь, между тем как здесь, в двух шагах от Замета, его друга, его…

— Плохо дело, — шепнул Крильон Эсперансу.

— Вы понимаете, — продолжал рассказчик, — король входит через улицу Ледигьер к Замету, думают, что он приехал к нему, не правда ли?

— Ну-с?

— Ну-с, а он идет к даме на улице Серизе.

— Но маркиза де Монсо живет на улице Дойенвэ возле Лувра, — вскричал Крильон, — если не в самом Лувре! Вы видите, чтобы идти к ней, королю не нужно строить отель на улице Серизе.

— Я говорю не о прекрасной Габриэли, — возразил рассказчик, лукаво подмигнув. — Король волокита, король забавляется, король способен выстроить себе десять таких домов и все их занять.

— Не выдрать ли за уши этого дурака? — сказал Крильон Эсперансу, которого этот разговор терзал.

Но во время этого разговора, который привел перед домом собрание необыкновенное в этом квартале, человек высокого роста, вроде сторожа, хорошо одетый и вооруженный, отворил дверь и смотрел. При виде Эсперанса он вскрикнул от удивления, поспешно подошел к нему и поклонился со всеми знаками глубокого уважения.

— Что вы делаете? — спросил Эсперанс.

— Я отворяю вам, монсеньор, — отвечал этот человек.

— Для чего? — прошептал кавалер.

— Для того чтобы монсеньор не ждал перед дверьми своего дома.

При словах «монсеньор» и «своего дома» толпа разбежалась с удивлением и испугом, опасаясь, что высказала столько предположений в присутствии хозяина дома.

Крильон и Эсперанс пошли за сторожем, который запер за ними дверь.

— Кто же я? — спросил Эсперанс сторожа.

— Монсеньор Эсперанс, наш господин.

— Очень хорошо, но как же вы меня знаете, а я вас не знаю!

— Я вас узнал, потому что вы похожи, как нам сказали, на ваш портрет.

— На какой портрет?

— На тот, что висит в вашей комнате, монсеньор.

Эсперанс щелкал пальцами — знак его гнева.

— Уж не насмехаетесь ли вы? — сказал он.

Улыбка на лице сторожа заменилась испугом.

— Зачем буду я насмехаться?.. Что я вас узнал? но вы увидите, что вас узнает вся ваша прислуга так, как я.

Сказав эти слова, он позвонил в колокол, на звук которого в обширную переднюю сбежалась куча слуг в богатых ливреях.

Сторож указал им на Эсперанса.

— Монсеньор! — закричали они в один голос, низко кланяясь.

— Нечего сомневаться, — заметил Крильон.

— Покажите мне этот портрет, — сказал Эсперанс.

По двадцати мраморным ступеням, покрытым персидским ковром, он вошел в прекрасную комнату, где его портрет, безукоризненный, живой, висел над камином в рамке с позолоченными листьями.

— Я понимаю, — сказал он, — что все эти люди меня узнали.

— И я также, — прибавил Крильон в восторге от этого образцового произведения.

— Но я не понимаю, — сказал Эсперанс, — как могли снять с меня портрет без моего ведома. Где, когда и как срисовывал меня живописец?

Крильон подошел прочитать подпись.

— «Франческо Порбус, — прочел он, — Венеция 1594».

— А! — вскричал Эсперанс, — помню. Однажды, прислонившись к одному из столбов в церкви, лениво сидя на скамье, я оставался несколько часов в церкви Св. Марка мечтать и молиться. Живописец, окруженный почтительными зрителями, рисовал напротив меня. Я думал, что он рисует купель, и слышал, как венецианцы произносили знаменитое имя Порбуса.