Книга Ты вернешься!, страница 80 – Галина Чередий

— Минут пять, как орать и бушевать перестал. Сопроводить?

— Не нужно. У нас… ну типа семейный разговор будет. И это… запись пока в его камере выруби.

— Угу. Только я бы на твоем месте прям на разговор не рассчитывал, — проворчал Лакел, и вернулся к просмотру боевика, как и остальные двое дежурных.

А я и так ни на что особенно не рассчитывал и, в принципе, смутно представлял о чем говорить с Эриком.

“Привет, парень, я твой папаша, который о тебе ни сном, ни духом всю твою жизнь, потому что феерично облажался перед твоей матерью. Но давай-ка забудем об этом и начнем дружить, потому что твои закидоны и голодовки отвлекают Эрин, и мешают ей сосредоточиться на прощении для меня”...

Угу, представляю куда он меня пошлет. Походу, мальчишка, и правда, весь в меня, а если так, то просто задавить его ментально не выгорит. Как и требовать хотя бы изображения уважения к собственной персоне, не заслужив его реально, бесполезно. Тогда, годы назад, я, конечно, имел в башке четкую схему будущего для нас с Эрин, которая включала и детей, но они должны были появиться потом и как бы постепенно. В смысле, сначала ожидаемо-внезапное “ура, мы беременны!”, потом — толчки в животе, разговоры отцовские спузиком, наверняка первые седые, а то и выдранные собственноручно волосы во время родов, после сюсюканье с крошечным комочком, бессонные ночи, опять же первые шаги-зубы-слова… Ну, все как полагается, и видел у других или в кино. А тут… Хренакс! тебе сходу борзый недоросль, ничьи авторитеты ни в хер не ставящий.

Сдвинув три массивных засова, распахнул дверь и тут же нарвался на свирепый взгляд сидящего на полу в углу Эрика. Да уж, лучше он выглядеть не стал, разве что свежей крови на нем уже не было, смыли, видать, из шланга, и второй, заплывший раньше глаз открылся. Я вспомнил как смотрела на изрядно помятого сына Эрин и попробовал представить, что она могла чувствовать при этом. Не уверен, что действительно это понял, но приятного мало. Это как бы… пусть бы у тебя лучше болело, чем у него, что ли… Даже передернуло всего, и заныло в костях где-то.

— Договариваться будем, — произнес я, чтобы хоть как-то уже начать.

— А ты кто такой, чтобы я с тобой о чем-то договаривался? — ожидаемо скривил презрительно разбитые губы… сын.

— Я-то? Для своих — Рус, ниче так мужик по жизни, говном вокруг не считают вроде. Для чужих — Дикий, смешавший с дерьмом больше чистокровных мразей, чем ты видал за свою жизнь. А вот кто ты? Я, например, увидел мелкого наглого засранца, обязанного всем в этой жизни своей матери, которой позволяешь себе еще и хамить, и оскорблять.

Эрик дернул головой, как если бы словил от меня леща, от него пахнуло стыдом, но он вскочил, звякнув цепями, и спрятался за мигом скорченной заносчивой мордой.

— И кто меня в это тыкает? — оскалился он на меня. — Не ты ли сам практически назвал ее своей подстилкой при мне и при своих саргах?

Вот тут настал момент устыдиться уже мне, и импульс вины был таким жестким, что пониже сердца все узлом скрутило. Детка-детка, сколько же мне за все свои косяки у тебя прощения вымаливать придется?

— Не совсем так, но в принципе прав, — не стал я задницей вилять, как и строить из себя властного урода в “кто ты такой мне указывать” стиле. — Признаю, что это было по-мудацки. На эмоциях, что, однако, меня не оправдывает, как и тебя. Я за это у Эрин прощения еще попрошу, как и за многое другое, небось, не переломлюсь, и язык повиниться не отсохнет. И ты перед матерью извинишься, Эрик. И перестанешь выделываться,начнешь есть и пить, чтобы поскорее восстановиться.