Книга Барышня-служанка, страница 44 – Елена Княжинская

– Милостивый государь, – обратилась к ворону. Тот повернул голову, даже грудь выпятил, – подите вон, пока я не приготовила из вас жаркое на ужин.

К моему удивлению этот нахал послушался. Вылетел в окно и вскоре скрылся в лесу. Отлично. Туда ему и дорога. Надо бы попросить мужа перенастроить ловушки так, чтобы задерживали всех незваных гостей, в том числе и пернатых.

К тому моменту, как Владимир появился на кухне, завтрак уже был готов. Овсяная каша с яблоками разложена по тарелкам, еще теплые оладушки на большом блюде в центре стола манили румяной корочкой, чайник ждал своей очереди.

– Доброе утро, Катя!

– Доброе! Как спалось?

Взглянула на мужа и поняла, что могла бы не спрашивать. Тени под глазами свидетельствовали о том, что Володя едва ли уснул этой ночью, как и я. В остальном он выглядел идеально: гладко выбрит, причесан, даже попытался улыбнуться.

– Неважно, – признался Чарторыйский. – Писал вам письмо, но не вышло. Вместо букв получились какие-то каракули, будто я впервые взялперо в руки.

– Зачем письмо? – спросила, рассматривая листок, небрежно брошенный мужем на стол. По сравнению с этими кривульками рецепты, выписанные врачами, казались образцом каллиграфии.

– Чтобы объясниться. Я не хочу больше обманывать вас, но рассказать обо всем не могу, – признался он. – Поверьте, эта идея не нравилась мне с самого начала. Я проявил слабость и сожалею об этом. Если бы я мог повернуть время вспять, то никогда не согласился бы.

Так, значит? А я тут с утра как пчелка кружилась, завтрак готовила, чтобы услышать, что Чарторыйскому жаль. Я отложила ложку, встала из-за стола, отошла к окну. Надо бы вспомнить о гордости и вовсе уйти. Надо, но перед глазами был пример мамы. Из-за чего они поругались с отцом, она никогда не говорила, но жалела всю жизнь о том, что не нашла в себе сил помирится с ним. Кто знает, как сложилась бы их судьба, прояви хоть кто-то из родителей толику благоразумия, сделав первый шаг.

Я осталась. Смотрела на дворников, которые расчищали снег, на резвящихся на улице ребятишек. Кусала губы, чтобы не расплакаться.

– Катя, я дурак, простите! – воскликнул Владимир. – Я хотел сказать вовсе не это. Вернее, не только это, не так… Я действительно не желал этого брака, вовсе не думал о женитьбе, но… судьба распорядилась иначе.

– Вы жалеете, я поняла, – перебила его. Слишком больно было слушать подобные признания. – Не стоит продолжать.

– Стоит! Да посмотрите же на меня, Катя!

Владимир обошел меня, загородил окно, мешая наслаждаться видами. В его глазах я видела отголоски тех же чувств, которые испытывала сама – страх, отчаяние, растерянность.

– Вы сами сказали…

– Сказал, что дурак, который не умеет красиво говорить. Я едва знаю вас, как и вы меня, понимаю, что я далеко не самая завидная партия, но никогда не прощу себе, если отпущу, если позволю недосказанности или чьей-то злой воле разрушить наши отношения. Две недели – все, о чем я прошу, а потом решите, достоин ли я вас, сможете ли простить меня. Если нет, я сдержу слово и уйду.

– Нет!

Я прижала ладонь к его губам и тут же отдернула руку.

– Значит, вы уже все решили?

– Решила, – ответила, вдохнула поглубже и добавила:

– Я не хочу, чтобы вы уходили.