Книга Насильно твоя, страница 55 – Екатерина Ромеро

— Все сказала?

— Нет, не все! Почему рядом с моей дочерью чужая женщина?!

— Это Инна. Няня.

— Зачем нам няня?! На кой черт она здесь делает?!

— Я работаю, а ты не в себе, с кем мне еще оставлять двухгодовалого ребенка?

— Ребенок должен быть с мамой!

— Да, верно, только ты договаривай! С мамой, которая помнит, ЧТО ОНА МАМА! Ты вчера словно впервые ее увидела, не так ли?

Поднимает бровь: удачно уколол, больно.

Роман поднимается и подходит ко мне, заправляет локон волос мне за ухо.

— Это не моя вина! Я в этом не виновата!

— Ну так я тоже на виноват! Я забочусь о нашем ребенке. Я делаю все, Илана. Все, что надо для Анюты, я делаю. Ну что ты дрожишь, девочка? Что, противен я тебе, боишься, не нравлюсь, да?

Его красивые губы кривятся в грустной ухмылке, в глазах какой-то мрак, а я… я просто устала.

— Не нравишься. Я хочу развода, Роман. Я тебя не помню и помнить не хочу! Не было никакой любви. Я забеременела от тебя, а после ты меня как пленницу держал в своем доме.

— У нас семья, девочка. Осторожнее на поворотах.

— Никакой семьи у нас не было и нет. Это болезнь, а не любовь, я бы тебя никогда не полюбила! Мы чужие люди, Волк. Я не буду заявлять на тебя в полицию, но, пожалуйста, отдай мне ребенка, и я просто уеду.

Воцаряется пауза, и так тихо, что становится страшно. Зато я все сказала, глядя ему в глаза, которые сейчас почему-то стали цвета мокрого асфальта. Кажется, Волк даже побледнел, будто я только что ударила его. Наотмашь, и он не двигается.

Смотрит только на меня, распахнув губы, словно подбирая слова, а после сжимает кулаки и одним движением сметает все со стола вместе со скатертью.

— Не семья, говоришь, не любишь? Хорошо. Будь по-твоему. Уезжай. Можешь хоть сейчас собирать манатки и проваливать на хрен отсюда! — рычит, дышит тяжело, но я еще не все отвоевала.

— А Аня? Я хочу быть с дочерью! Я ее заберу, вели ее привести сюда!

Роман усмехается и качает головой. Показывает белыеровные зубы с острыми клыками. Какой он злой в этот момент, злющий просто.

— О нет, птичка. Дочь будет со мной. Не надо наглеть, малыш. Анюта не подарок, чтобы мы делили ее, что кому. Для нее ничего не изменится. Матери как не было, так и дальше не будет, — говорит ровным тоном, и я взрываюсь. Набрасываюсь на Романа, как дикая кошка, вцепляюсь в полы его пиджака, желая добраться до сердца, толкаю его со всей дури, а он даже не шелохнется. Сильный, высокий и сейчас такой чужой.

— Успокойся!

— Как ты можешь?! Это МОЙ ребенок! Что будет, если я не вспомню? Ты что, вечно меня здесь будешь держать взаперти?!

— Тебя больше никто не будет держать взаперти, и ВСЕ, что я делаю, — это для твоей безопасности. Илана, мне уже похуй, вспомнишь ты или нет, это твой выбор, оставаться в этом доме или уйти отсюда и строить свою жизнь отдельно от меня с дочерью.

— Это выбор без выбора! Как я могу оставить собственную дочь, как?! Ты просто чудовище!

— Ты и похуже меня называла, любимая. Уж как-то переживу.

— Я не буду больше насильно твоей! Лучше вены себе перегрызу, чем лягу под тебя снова. Я свободный человек! Ты не можешь так со мной обходиться, я хочу свободы!

Роман долго смотрит на меня, сжимая кулаки, а после холодно чеканит:

— Я сказал тебе уже, птичка: я тебя здесь силой не держу. Хочешь свободы — вали на все четыре стороны, дверь там! Но запомни: Анюта будет со мной. Я дочь тебе в жизни не отдам, родная, — процедил и вышел на улицу, так и не доев завтрак.