Книга Мой неласковый Монстр, страница 72 – Екатерина Ромеро

— Успокойся.

— Не-ет! Ненавижу, ненавижу, ненавижу тебя!

— Перестань кричать, все нормально, не бойся.

— Не бойся?! Мне жить осталось неделю, а может, меньше, как мне не бояться, вот как? Мне уже хочется, чтобы ты убил меня, чтобы я не мучилась, так можно? Может, тогда тебе станет легче? Ты тяжелый. Ты такой тяжелый, Арман. Я не могу так больше. Я стараюсь, правда, но я не могу. Ты слышишь?! Я не могу так больше! Хочешь — избей меня, накажи, забей до смерти. Если моя боль тебя вылечит — просто сделай это.

— Прекрати. Дыши. Все нормально.

Усмехаюсь горько, вытираю слезы. Мне больше нечего терять.

— Я не жила еще, Арман, я ничего не видела, я не любила! Не успела просто. Ты забрал меня себе. Ты украл мою жизнь. Ты просто вор! И да, ты раб внутри, Арман. Все еще раб, потому что слепо подчиняешься еще какому-то мнению. Это же не твой план, правда? Тот, кто тебе звонит. Данте. Это все он! И пока ты будешь его слушать — ты будешь несвободным!

Арман молчит. И да, я впервые вижу, как отводит глаза. Стойте-ка… да ему же стыдно! Он все прекрасно понимает, но и я понимаю, что шансов у меня ноль. Никаких, ни единого просто. Он верит в свою правду, и на меня ему плевать абсолютно.

— Чудовище, какое же ты чудовище… Ты все равно меня отдашь!

Точно взорвавшаяся в руке петарда. Больно, и нет пути назад, но я все же своего добилась: зверь обратил на меня внимание. Истерика захлестнула быстро, и все, что помню, — Арман достал какие-то таблетки и затолкал одну мне в рот, а после крепко прижал к себе.

Я еще что-то пыталась возникать, я так плакала, но довольно быстро почувствовала усталость. Арман дал мне снотворное, и я потерялась у него на руках. Он укачивал меня, как ребенка, и нежно говорил по-арабски:

«Не плачь, моя слабая девочка. Не бойся ничего. Я с тобой. Надо тебе было учить фразы. Так бы ты меня поняла».

А я все и так понимала. Я эти фразы уже выучила. Чтобы знать, что говорит мне на самом деле не Монстр, а Арман, который сидит там, под этой холодной маской.

Я сделал все, чтобы искоренить в себе остатки рабства. Я создал себя заново и больше не вскакивал от каждого шороха. Почти.

Порой мне кажется, что я все забыл, но нет. Я никогда этого не забуду, и я все еще слышу жуткие вопли моего младенца, которого топил Виам у меня на глазах.

У меня на теле осталась куча шрамов, я знаю, что уже есть возможность это все шлифовать, вот только мне это ничем не поможет. У меня внутри шрамы, и их ничего не исправит, их не излечить и ничем не заделать. Это я. Да, я такой, и я ничего не могу с этим сделать. Это всегда со мной, и, к сожалению, я прекрасно понимаю, что не существует бывших рабов, такое понятие априори неверно. Я слишком долго был в аду, чтобы избавиться от него, и порой мне кажется, что я взял кусочек ада себе и постоянно ношу его с собой.

Я бывший раб, и мне страшно признаться в этом даже самому себе. Меня тошнит от всех тех воспоминаний, и я мечтаю, чтобы те ублюдки горели в аду. Все. Все до единого, и я иду к своей цели, потому что кто, если не я? Сколько было после меня подобных, сколько еще будет? О нет, я не праведник, я просто хочу это прекратить, потому что сам себе поклялся искоренить тот улей, выжечь его, даже если сам при этом обожгу руки до мяса.

Мне не важны методы и средства, потому что у меня есть цель, и цель предельно проста: Шакир Аль-Фарих, Хамит и все те твари, что меня мучили, должны сдохнуть. Как можно быстрее.