Книга Тихая пристань, страница 34 – Анна Рогачева

Развести костер было нельзя — дым выдал бы их с головой. Они натерли ноги сухим мхом, съели по маленькому куску хлеба с салом и завернулись в единственное одеяло, прижавшись друг к другу, чтобы согреться. Петька, сидя на страже, дрожал мелкой дрожью, но не смыкал глаз.

— Мам, — тихо спросил он через какое-то время, глядя, как сестра наконец засыпает у нее на коленях. — А мы… мы правильно делаем, что ушли?

Арина посмотрела на него. Его лицо, в котором все резче проступали черты не ребенка, а подростка, было серьезным и потерянным.

— Мы сделали единственное, что могли, сынок. Там, в деревне, для нас была только одна дорога — в могилу. Или твою, или мою, или Машенькину. От зла, что не исправить, нужно не лечить, а уходить.

— А папа? Он… он тоже зло?

Вопрос висел в воздухе, острый и неудобный, как обнаженная игла. Арина долго молчала, разглядывая узор коры на сосне перед собой.

— Зло — это как болезнь, Петр. Она может поселиться в человеке. Одних она ломает быстро, других — медленно травит. Твой отец… он заболел. И те, кто был должен ему помочь (я, деревня, жизнь), не помогли. А потом пришли те, кто стал его болезнь кормить и лелеять, потому что им так было выгодно. Теперь он сам — часть заразы. Мы не могли его вылечить. Мы могли только уйти, чтобы не заразиться самим и не дать ему заразить вас с сестрой.

— Значит, мы его бросили, — без упрека, констатируя, сказал Петька.

— Да, — честно ответила Арина. — Чтобы спасти вас. И чтобы дать ему… шанс. Очень маленький. Что когда он останется один в своем хаосе, он может, если захочет, начать искать выход. Но это его выбор. Наш выбор — это вы. И наш путь.

Петька кивнул, вроде бы поняв, но в его глазах осталась тень взрослой, неподъемной грусти. Он впервые осознал отца не как стихийное бедствие, а как трагедию. И это понимание делало его старше.

Ночь они провели под корнями вывороченной бурей ели, укрытые плащом-палаткой из старого холста, который Арина предусмотрительно захватила. Спали урывками, просыпаясь от каждого звука. Арина не спала почти совсем, слушая лес и биениедетских сердец рядом. Она чувствовала, как ее собственная сила, та, что жила в кончиках пальцев, будто натягивается струной, становится острее, чутче. Она слышала не только крики ночных птиц, но и тихий шепот земли под слоем хвои, и даже, казалось, медленное течение соков в древесных стволах. Это было пугающе и прекрасно.

На вторые сутки пути они набрели на красивую поляну. Но здесь же их настигло первое испытание, для которого не было инструкций от Акулины.

Петька, отойдя за кусты «по нужде», вернулся белым как мел.

— Мам… там… там что-то есть.

— Зверь?

— Не знаю… — мальчик сглотнул. — Не шевелится. Но… смотреть страшно.

Арина, оставив Машеньку на поляне с строгим приказом не двигаться, пошла за сыном. За густым кустом ольшаника, в тени, лежало то, что когда-то было лосем. Тушу обглодали волки, но сделали это странно — не тронув мясистые части, будто испугавшись чего-то. Шкура была не просто содрана, а покрыта странными, будто выжженными пятнами неправильной формы. И над всем этим витал сладковато-гнилостный запах, но не разложения, а чего-то химического, чуждого лесу.

И самое страшное — на стволе ближайшей сосны, на высоте человеческого роста, был выцарапан знак. Не когтями зверя. Чем-то острым и целенаправленным. Три переплетенные дуги, напоминавшие то ли змей, то ли корни, то ли невероятно стилизованные буквы. Знак дышал тихим, враждебным безмолвием. От него веяло тем же холодом, что и от взгляда Леонида, коллекционера.