Книга Проклятая попаданка серебряной совы, страница 33 – Нана Кас, Мари Кир

Уговоры Марфы надеть «что-то подобающее» увенчались частичным успехом. Я избежала корсета, зашнурованного до удушья, устроив тихую сцену о варварских жертвах моды. В итоге мы сошлись на компромиссе: короткий лиф, туго стягивающий грудь и рёбра, но оставляющий возможность дышать. Катерина, помогавшая мне одеваться, смотрела круглыми от изумления глазами, не узнавая свою прежнюю капризную госпожу, для которой тонкая талия была вопросом чести.

Пока мы готовились, я мысленно настраивалась на другое. В моём сознании этот мир до сих пор существовал в границах поместья Крыловых, как декорация в видеоигре, за пределами которой лишь не нарисованная текстура. Мысль, что за высокими чугунными воротами простирается целый, живой, дышащий XIX век, была абстрактной и пугающей.

Реальность ударила, едва я ступила за порог. Воздух пах грязью, навозом и дымом угольных печей. Во дворе стояла закрытая карета, не музейный экспонат, а массивная конструкция из дерева и металла, запряжённая парой нервно переступающих лошадей. Рядом, не сводя с меня почтительного взгляда, стоял кучер, бородатый мужчина с лицом, испещрённым морщинами, в поношенной ливрее.

Но настоящим испытанием стала дорога. Тряска на ухабах мостовой переворачивала мои внутренности. Я сидела, вцепившись в кожаную обивку сиденья, стараясь дышать глубоко, но тошнота подкатывала едкой волной. Мир за мутным стеклом прыгал. Киллиан, сидевший рядом, молча наблюдал за моей бледностью. После особенно сильной кочки, от которой у меня потемнело в глазах, его пальцы легли поверх моей сжатой в кулак руки.

— Я же говорил, тебе было бы лучше остаться, — произнёс он с горечью. Его прикосновение было прохладным и твёрдым.

Напротив, развалившись с непринуждённым видом, сидел Виктор и наблюдал за моими мучениями с откровенным недоумением, будто не понимая, как можно быть настолько упёртой.

Всё изменилось, когда мы попали в центр города, и я невольно прильнула к окну, забыв о тошноте и спутниках. За стеклом разворачивался живой портрет эпохи. Не идеальные дома, как на открытках, а настоящие, с облупившейся штукатуркой, кривыми ставнями и дымящимися трубами. И люди, полные нравов. Одежда различалась по стилю в зависимости от статуса: от простой и практичной у бедных слоёв до элегантной у богатых горожан. Торговки в цветастых платках, громко зазывающие покупателей к своим лоткам. Извозчики, покрикивающие на заморенных кляч. Чиновники в мундирах, важно шествующие по своим делам. Женщины в длинных платьях с накидками или шалями. Дети в заплатанной одежде, игравшие в салки на площади. Это был не музей, а мир. Шумный, пахнущий, несовершенный и ошеломляюще реальный. Восторг от увиденного был таким всепоглощающим, что смыл остатки дурноты.

Без приключений мы добрались до особняка Голицыных. И теперь я стою в бальном зале, пытаясь освоиться с новой реальностью.

Пространство действительно напоминает гигантскую шкатулку. Хрустальные люстры с тысячами отражённых огней, паркет, отполированный до блеска, гул голосов, смеха и музыки, сливавшийся в нарастающий гул. Дамы в пышных кринолинах, подобные переливающимся самоцветам, кавалеры во фраках и мундирах, и все кружатся в причудливом вихре вальса под звуки оркестра.

Переминаясь на месте, я собираюсь сделать шаг, исследовать обстановку и людей, как распахиваются парадные двери, и в зал входит молодой человек в безупречном костюме, кричащем о состоянии и положении. На кукольное лицо и светлые волосы, уложенные с искусственной небрежностью, я уверена, были потрачены часы работы слуг. В холодных голубых глазах светится самодовольство охотника, вышедшего на промысел.