Онлайн книга «Возвращение»
|
– Матушка! Тетушка! – Фёдор расцеловал сначала матушку, потом царицу Марину, которой обращение тоже не понравилось. Какая ж она ему тетушка? Скорее сестрица. А потом уж подошел к Устинье. И к боярыне, которая сидела ни жива ни мертва. – Боярыня Евдокия. Боярышня Устинья… И так посмотрел… Усте даже противно стало. Словно слизень липкий по коже прополз. Но сдержалась, поклонилась. – Подарок у меня для тебя есть, Устинья Алексеевна. Прими, не побрезгуй. Устя на мать посмотрела: – Когда матушка дозволит. – Д-дозвол-лю, – проикалась матушка. – К-когда нет в том урона чести девичьей. – Да какой тут урон. – Обе змеи подарком точно заинтересовались. Гадины! – При матушке родимой, с царского дозволения… Фёдор к двери повернулся – и Истерман вошел. Только вот Устя как раз от него взгляд отвела. И обнаружила неожиданное. Марина на Истермана смотрела… нет, не как на мужчину. Она не видит в нем мужчину, она не видит в нем орудие, она с ним не играет, не кокетничает, не подчиняет, не управляет. Почему? Какие между ними отношения? А вот царица Любава – напротив. Смотрит с улыбкой, ласковой такой… теплее она только на Фёдора смотрит. Неуж… Хотя чему удивляться, в тереме и не таких шепотков наслушаешься, была сплетня, что царица Любава светловолосым иноземцем увлекалась теснее, чем стоило бы. Не поймали ее, понятно, да чего странного? Царица молода была, Руди по юным годам очарователен, а вот царю к тому времени уж пятьдесят лет исполнилось, грузен, неповоротлив, куда ему до молодого мужчины? Могло и такое быть. А уж после смерти царской всяко могло. А что у негов руках? Какой-то короб, тканью накрытый… – По приказу царевича нашел для самой прекрасной боярышни Россы. Прими, боярышня, не побрезгуй… Ткань в сторону отдернули, а на стол поставили… клетку. Роскошную, вызолоченную. И в ней желтая канарейка. – Примешь, Устиньюшка? И как только Фёдор рядом оказался? – Красота какая! – Царица Марина. Только смотрит она на клетку. – Птица редкая. – Это уже Любава. – Ценная… – Честь-то какая! А вот и маменька голос подала. Устя вздохнула. Как-то оно само получилось, не виновата она, язык сам повернулся. – Иноземная птица, красивая… пленная. А ведь в клетке – пусть вызолоченной – несладко, правда, пташка? И воли у тебя своей нет, и права решать тоже. Захотят – поставят, захотят – подарят. Решат пение послушать – ткань снимут, надоешь – закроют, а то и вовсе выкинут. А клетка роскошная, золотая клетка, дорогая, наверное… о чем ты, птица, поешь? О тоске своей? О стране своей? Даже дай тебе свободу – ты не выживешь. И до дома не долетишь… Бедная ты, бедная… Застыли все. Фёдор глазами захлопал, как большой сом. Руди первым понял: – Права ты, боярышня. Может, государыню Любаву попросим? В ее оранжерее птица себя хорошо чувствовать будет? Там и другие есть, ей и тосковать будет некогда. – Когда царевич не прогневается. – Устинья повернулась к Фёдору, подумала, что близок он к очередному приступу. Вот и вены на лбу вздулись… – Не обессудь, государь, а только на нашей сторонушке такая птица не приживется. Кому канарейка заморская, кому сокол. – И пара соколу – соколица, – тихо вставил Руди. Устя только понадеялась, что сокола ей не подарят. Не любила она никогда охоту, подло это. Когда ради пропитания, один на один, когда для семьи стараешься, когда шансы есть у тебя и у зверя, это честно. А когда у тебя загонщики, оружие, кони, свита, а у зверя только ноги и удача… |