Книга Истинная: Вишневый Сад Попаданки, страница 13 – Инесса Голд

— Я не ведьма, — пробормотала я, падая на кучу тряпья, которую домовой стащил в угол (наверное, для меня). — Я просто очень злой агроном.

Последнее, что я помнила перед тем, как провалиться в сон, был запах. Странный, невозможный запах в этой закопченной ледяной кухне.

Запах цветущей вишни.

И тепло. Впервые за эту ночь мне стало тепло. Не снаружи, а изнутри. Там, где билось сердце, теперь прорастал невидимый росток.

Я закрыла глаза, и мне приснился сад. Бескрайний, белый, как пена, и сладкий, как первый поцелуй. И посреди этого сада стоял Рэйвен. Он смотрел на меня, и в его глазах больше не было льда. В них был страх. Страх потерять меня.

«Поздно, милый, — подумала я во сне. — Ты уже опоздал».

И тьма накрыла меня мягким одеялом.

Я была уверена, что умерла.

Потому что в аду Империи Резот, в промерзшем насквозь поместье «Черный Утес», не могло так пахнуть.

Этот запах пробивался сквозь сон, сквозь плотную пелену усталости и холода. Он щекотал ноздри, дразнил, звал. Это был не запах гари, который вчера разъедал глаза. Не запах плесени и мышиного помета, пропитавший стены этого склепа.

Это был запах абсолютного, концентрированного счастья.

Сладкий, тягучий аромат меда. Терпкая нота миндаля. Нежность ванили. И что-то еще... свежее, влажное, как утренняя роса на нагретом солнцем листе.

Я медленно, с опаской приоткрыла один глаз.

Если это загробный мир, то он подозрительно напоминал нашу грязную кухню. Тот же закопченный потолок с паутиной, свисающей черными гирляндами. Те же обшарпанные стены. Та же гора тряпья в углу, которая при ближайшем рассмотрении оказалась спящим Казимиром. Домовой храпел так, что подрагивала крышка на пустой кастрюле.

Но что-то изменилось.

Я пошевелила пальцами ног. Они не онемели. Я глубоко вдохнула. Воздух не обжигал легкие ледяной крошкой. Он был прохладным, да, но не мертвым.

И этот свет.

Вчера сквозь щели в рассохшихся ставнях пробивался лишь серый, мутный сумрак полярной ночи. А сейчас по полу, по слою вековой пыли, тянулись яркие, золотые полосы. В них плясали пылинки — не как пепел, а как крошечные искры.

Я села на своей импровизированной постели из старых штор. Тело ломило после вчерашнего «подвига», но это была приятная ломота, как после хорошей тренировки в саду.

— Казимир! — позвала я. Голос прозвучал хрипло, но громко.

Куча тряпья в углу взорвалась движением. Домовой подскочил на месте, спросонья запутался в драном одеяле и кубарем покатился по полу, сверкая пятками.

— Крысы?! — взвизгнул он, выныривая из кокона и воинственно размахивая половником. — Где? Я им усы пообрываю! Я им хвосты узлом завяжу! Не дам хозяйку в обиду!

— Нет крыс, — успокоила я его, невольно улыбнувшись. — Успокойся.

Казимир замер, тяжело дыша. Его желтые глаза-блюдца моргнули, потом сузились. Его нос, похожий на сморщенный гриб, дернулся раз, другой. Он потянул воздух, смешно раздувая ноздри.

— Хозяйка... — прошептал он, и половник в его лапе опустился. — Ты что... духами побрызгалась? Теми, имперскими?

—Откуда у меня духи, Казимир? — я встала, отряхивая юбку. — У меня даже мыла нет.

— А чем тогда пахнет? — он покрутился на месте, принюхиваясь, как гончая. — Пахнет... летом. Цветами пахнет. Сладким. Так пахло сто лет назад, когда старая графиня пироги пекла с южными ягодами. Но печь-то холодная!