Книга Кто скрывается за тьмой?, страница 46 – Герда Куинн

---

Париж проносился за окнами — грязный, облупленный, с угрюмыми стенами. Стены дышали — не любовью, как в романах, а влажной скукой. Она смотрела на граффити, на выцветшие афиши, на мокрые булыжники. И всё это казалось ненастоящим, как в плохом сне.

Я сбежала… я одна… я больше не знаю, кто я.

---

Отель оказался небольшим, старым, с витиеватыми лестницами и тяжёлым ключом на рецепции. Её номер — третий этаж без лифта.

Маленький, с узкой кроватью, клетчатым покрывалом и видом на каменную стену. Даже окно не открывалось полностью.

Она рухнула на кровать. Просто закрыла глаза и… не заплакала. Не потому что легче — потому что даже на слёзы не было сил.

---

На следующее утро, шатаясь как с похмелья, она вышла в ближайшее кафе — нужно было поесть. Хоть что-нибудь. Хоть кофе.

Села за маленький столик у витрины, уронив подбородок на ладонь.

И тут появился он.

Худой, в красках, с грязной кистью за ухом. В рубашке, испачканной зелёным и синим. С глазами цвета сухой травы и резким акцентом.

— Мадмуазель... вы как утро… но мокрое, — сказал он, широко улыбаясь. — Вы… капля дождя на стекле, oui?

Она не поняла. Нахмурилась.

— I mean… you… sad, yes? But beautiful sad. Like… like when dog dies in film but camera still shows rainbow. Very poetic.

Она моргнула. Хотела встать и уйти. Но не встала.

Он не отошёл. Сел за соседний столик и протянул ей салфетку.

Нарисовална ней смешную девочку в балетной пачке.

— Look! She dance! Very good, yes?

Она вздохнула.

— У вас… странные метафоры.

— Да, I know, I know, — он кивнул. — My English very… très mauvais. But my smile… international.

Он улыбался, как идиот. И она терпела. Терпела его глупые сравнения, его кривую речь, его дурацкий рисунок.

Потому что в глубине — ей было всё равно.

Потому что если сейчас она уйдёт, то может вообще раствориться в этом городе.

---

— You alone?

Она кивнула.

Он снова что-то сказал — она не поняла. Но в том, как он это сказал, не было жалости. Было тепло. Простой человеческий жест: "Ты жива. И этого пока достаточно."

Она отвела взгляд в окно.

Париж за стеклом всё ещё был чужим.

Но теперь он дышал.

Когда зверь молчит

Город был чужим, как будто вырезан из сна, который давно следовало забыть. Дома здесь стояли слишком близко друг к другу, окна казались глазами, которые не мигают. Джессика шла по мокрому тротуару, и каждый её шаг отдавался эхом в бетонных стенах. Шум машин был глухим и далёким, словно сквозь вату.

Внутри неё было пусто.

Пума молчала.

Когда-то она ощущала её присутствие — как горячее дыхание в груди, как напряжённый нерв под кожей. Теперь — тишина. Не злость, не протест — просто чёрная, вязкая пустота. Как будто зверь задремал навсегда. Или ушёл.

Она остановилась у перекрёстка. Светофор мигал красным, и ей вдруг стало страшно — не перед машинами, а перед собственной беспомощностью. Что она делает в этом городе? Зачем сбежала? От кого? От чего? И — есть ли теперь путь обратно?

Взгляд зацепился за витрину. Манекены, одетые в серое, стояли, как мертвецы на параде. У одного отсутствовала рука. Другой был повернут спиной, будто не желал её видеть.

Словно они знали.

Словно весь город знал, что она чужая.

На стекле появилась капля. Потом вторая. Дождь начинал моросить. Шептать.

"Ты не дома. Ты ошиблась. Исправь это."

Она обернулась.