Книга Из Злодейки в Толстуху, страница 20 – Ева Кофей, Елена Элари

— Дуру ты делаешь из себя сама, Ирочка. И так ты благодаришь меня за эту работу? Дай сюда! — выхватывает он папку, с громким хлопком бросает её на стол, открывает и принимается изучать документы.

— А я не понимаю, какого барана ты орёшь на меня, когда эта лиса пришла в то же время, что и я! Как насчёт того, чтобы раздеть её и отхлестать по спине?

Кирилл поднимает на неё ошарашенный взгляд.

— Что ты несёшь?! — взрывается он. — И если ты про Ольгу, разве вы не подруги? Лучше скажи, почему отчёт не доделан, где другие документы, что с тобой не так?! — он хватает бумаги и начинаеттрясти их перед её лицом, наступая. — Ты оштрафована! Ты хоть понимаешь, как подвела меня?

— Ольга — вот-вот, подходящее имя для лисицы! Звучит, словно монетки падают, — Изида снова плюёт на пол, не зная как ещё выразить свои чувства за неимением демонской силы. — А тебе видно нравится, как она задницей виляет, ясно, понимаю, — у неё у самой в замке всегда есть мужчины — так, для услаждения глаз и некоторых потребностей. — Но это несправедливо, когда одной всё, другой при том же — ничего. Не нравятся телеса мои? Ну и зря, — она ухмыляется.

— Не нравится своё здесь положение, не держу!

Она смеётся, и смех этот пусть и звучит непривычно, вполне себе выражает все её эмоции.

— Да, работа эта мне не подходит. Я найду другое занятие, чем унижаться перед смертным. Плати за то, что уже сделала.

— Ты мне здесь не указывай. Пошла вон, дура! — он швыряет в неё бумагами, открывает дверь и ждёт. — Посмотрю на тебя, когда на коленях ко мне приползёшь!

— Баран... — кривится Изида. — Вот, бараний рог! Плати чеканной монетой, живо! Подвела я его, видите-ли! А ничего, что у меня брат — дерьмо? Сидит в доме, жрать хочет! Сосед, мерзкий, руки распускает! Бабка всё никак не умрёт и никто не вмешивается! И снег всюду, хуже которого только рыжие псы!

Изида наступает на него.

— Баранье ухо про деньги говорил, ты мне должен, я знаю!

— Какой ещё монетой, что ты несёшь? И это не мои проблемы! Я сейчас охрану вызову, поняла? — и тут он сбавляет тон и холодно усмехается. — За официальную работу свою ты зарплату получишь. Только вычту из неё.

— Так, значит, да?

Изида отступает. Бросилась бы на него, да оторвала кое-что, что в человеке от барана. Но ей ясно, что это всё только усложнит, а потому лишь усмехается:

— Я проклинаю тебя, Каруил Михаловило!

Он не сдерживает смех и шире открывает дверь, бормоча себе под нос: «вот дура же оказалась, дура».

***

Она идёт по узкой дорожке, единственной здесь очищенной от снега.

Прохожие сторонятся её, косо смотрят, думают, наверное, что больна.

Изиде тяжело, жарко, и одновременно с этим холодно из-за колкого ветра, бьющего в покрасневшее лицо.

Сердце ноет в груди, желудок сводит от голода.

Руки сами собой лезут в пакет с едой, который дала ей та старуха. Изида пробует что-то мягкое и липкое, похожеена затвердевшую пену и останавливается посреди дороги, даже не обращая больше внимания на проезжающие мимо вонючие колесницы.

Всё грохочет вокруг, мельтешит, новое тело то и дело даёт сбой, денег, похоже, больше не предвидится... А для Изиды прекращает существовать всё и вся, кроме этой тающей во рту сладости.

Она приходит в себя только тогда, когда в пакете не остаётся ничего. С недоумением смотрит прямо перед собой, боясь пошевелиться и обнаружить, что стала ещё тяжелее, и облизывает выпачканные в креме губы.