Книга Пташка, страница 208 – Ксения Скворцова

В семье Вячко и Твердяты Гнеду приняли с радушием и простотой, и единственное, чего девушке недоставало, было общество Пчелки. Впрочем, дети не давали заскучать гостье, которая одарила каждого – кого ожерельем, кого платком, кого пояском, – отчего ребята были вне себя от восторга. Девушка пыталась отдать Твердяте часть своих нарядов, но та была непреклонна.

– Такое приданое! – возмущенно ворчала она. – И не вздумай разбрасываться! Еще за князя тебя выдадим.

Зима подходила к концу, и не успела Гнеда освоиться в Завежье, как со всех сторон подступили заботы. Пора было готовиться к пашне, чистить и убирать хлев и повети, выгонять скотину. Все словно очнулись после спячки, завертевшись в весенних трудах.

Гнеда, успевшая забыть, что такое тяжелый хлебопашеский быт, не помнила себя от усталости. Твердяте приходилось одергивать названую дочь, чтобы та не надорвалась с непривычки, но девушка была рада хлопотам, позволявшим отвлечься. Она старалась не дать себе ни одного незанятого делом мига, потому что иначе к ней начинали приходить мысли о Бьярки.

Теперь, когда жизнь вошла в более-менее размеренное русло, Гнеда все чаще думала о нем. Остальное просочилось сквозь нее, как вода через решето – Корнамона, предательство Фиргалла, мать и отец, исчезновение Кузнеца, – и только он остался золотыми искрами на дне.

Бьярки приходил к ней во сне и наяву, с неизменно холодным взглядом, полным враждебности и неприязни. И если раньше что-то всегда заслоняло ее чувства, то нынче они оголились во всей своейполноте, изумившей и испугавшей Гнеду.

Чем больше девушка старалась вообразить себе лицо Бьярки, тем сильнее его облик распадался на множество разрозненных осколков. Гнеда отчаянно цеплялась за воспоминания, перебирая в уме каждую черту Бьярки, его одежду, горбинку на носу, тонкий рубец, пересекавший бровь, родинку на шее, синие пятнышки в льдистой голубизне очей. Звук его голоса, когда он сердился. Смеха, когда играл с Негашей. Руки, обвитые вокруг ее плеч. Запах полыни, костра и речной свежести. Но воспоминания ускользали, не даваясь, и Гнеда уже не была уверена, что ей мнилось, а что на самом деле было частью Бьярки.

Он мучил ее, снясь короткими, полными обещания ночами, но еще сильнее – когда не являлся седмицами. Тогда Гнеда доставала сшитую для юноши рубашку и разглядывала ее так, словно она действительно принадлежала ему. Нужно было избавиться от бесполезной, бередящей сердце вещи, сжечь, выкинуть, подарить, но девушка не могла решиться и всякий раз бережно складывала сорочку, убирая на дно коробьи, обещая себе больше не прикасаться к ней, зная наперед, что не сдержит слова.

Твердята, замечавшая, что с Гнедой творится неладное, несколько раз мягко спрашивала, в чем дело, но, не добившись ответа, отступила. Ей приходилось едва ли не силой выпроваживать девушку на улицу, где в конце утомительного дня собиралась молодежь, но если Гнеда и выходила, то в одиночку отправлялась на угор или к броду, тому самому, где когда-то в первый раз встретила Бьярки.

– Ходишь как вдовица в черном! – сердилась Твердята, негодуя на невзрачную одежду названой дочери. – Нарядов полна укладка, а она в обносках! Хоть бы колечко надела аль монисто, ленту бы заплела!

Но все было напрасно. Гнеда равнодушно пожимала плечами, продолжая носить старую рубаху и понёву. Ее не прельщали веселые посиделки, потому что в лице каждого парня ей мерещился Бьярки, и девушка предпочитала коротать вечера с детьми, рассказывая им небылицы и нянча малышей.