Книга 54 по шкале магометра, страница 112 – Мария Папкова, Елена Станиславская, Александр Добсон, и др.

***

Пит стал возвращаться домой всё реже, ночевал у друзей, но больше у Янки, тайком пробираясь через балкон в её комнату. И каждый раз, когда девичьи колени брали его в плен, Питеру казалось, что он готов остаться с ней навсегда… А утром его будило небо, манило через окно пухлой рукой облаков, стучало в стекло дождливым пальцем… И он уходил.

Когда Питер стоял на площади, весь в сером, они обе плакали. И Яна, и мать. По случаю проводов, матери даже разрешили его проводить. Вместе с другими матерями она стояла за стеной конвоя, а небо брызгало в счастливое лицо добровольца приветственной моросью. Сердце Питера замирало от восторга. Скоро, совсем скоро он взлетит по-настоящему. И больше не будет войны. И фанатичный огонь, сожравший мать до костей, наконец, погаснет. А он, Питер, возьмёт подругу с собой в небо…

***

Всё оказалось ложью.

Стеклянной пустышкой, раздавленной тяжёлым сапогом настоящего ада, в котором переплавляли таких вот юных дураков. Мечты летели осколками, а вместе с ними с большой высоты падала на землю и разбивалась вдребезги надежда вернуться домой. Ещё хоть раз увидеть любимую, обнять маму…

Стиснув зубы, до боли в ушах, он каждый раз молился.Молился о том, чтобы и в этот раз не попасть в зубатую пасть вражеского прицела, вернуться на землю живым. Но пока у неба есть его воины, а у воинов есть патроны – ад не закончится никогда.

***

Последнее задание. Небо заволокла сплошная муть. Шли по приборам. Враг засел где-то там внизу.

Лейтенант Питер Эльмах сделал выдох и вынырнул из пелены облаков. Они на месте. Но что за?.. Взгляд выхватил знакомые изгибы речной ленты… крыши домов, словно детские формочки, разбросанные в траве… А вон там – знакомый круг поселковой площади, с мачтой флагштока, на которой сейчас развевается какая-то непонятная тряпка…

– Не стрелять! Я приказываю! Не стрелять!

Но рация молчала. А небо вздрогнуло и накрыло знакомые с детства улочки смертельным дождём.

Питер взвыл и рванул на себя штурвал. В прицел гашетки попала первая стальная птица… Палец не дрогнул.

Он шпиговал равнодушное пепельное небо тысячами жалящих пчёл. Кричал, и непрерывно жал на гашетку, пока пелена над головой не взорвалась, открывая бескрайнюю глубокую синь.

Небо падало на землю, укрывая её стеклянными брызгами, а в прозрачную синюю даль уже поднимались невесомые, словно пушинки одуванчиков, души. И у каждой из них было своё небо. Чистое. Свободное. Небо.

Из темноты на меня внимательно смотрит блеклый единственный глаз старой куклы. Рядом спят пылесос и позапрошлый принтер. Старый ковер, когда-то не поместившийся в кабинет в длину, папки с бумагами, которые больше никто и никогда не откроет, книги, которые едва ли когда-нибудь перечитают.

Сумрачное королевство позабытых вещей. Что я здесь забыла? Может быть, я тоже забытая в темноте штуковина, мало того, что бесполезная, так еще и сломанная?

– Ну что, – внезапно спрашивает меня кукла, – как оно там? Нашли уже подходящую обувную коробку?

– Какую коробку? – не понимаю я. Чего-чего, а обувных коробок здесь нет.

– Как какую. Чтоб похоронить. Мне обувная как раз по размеру.

– Нельзя же быть такими безответственными! – в разговор включается принтер. – Ты знаешь правило: мы приходим в эту жизнь в коробке и в коробке же должны уйти из нее. Это священный обряд!