Книга Чуж чуженин, страница 183 – Ксения Скворцова

– Да он сам не знал, как ему повезло! Какая честь выпала! – просипел колдун, задетый за живое, но Мстишу больше ничего не сдерживало.

– Зато знала Незвана, но ты решил, что снизойти до какой-то безродной девки будет выше твоего достоинства!

Глаза старика вспыхнули, и она поняла, что попала точно в цель. Мелькнула мысль, что Шуляк в гневе нашлет на нее проклятье, но Мстиша тут же горько усмехнулась самой себе: что он мог сделать, чтобы ухудшить ее положение? В лягушку превратить?

– Замолчи! – прошипел колдун, но, как и Мстиша, он знал, что у него больше нет власти над ней.

Мстислава гордо вскинула голову, совершенно забыв о том, что находится в чужом теле.

– И даже поднимая крохи с твоего стола, она научилась. – Мстислава хмыкнула со смесью горечи и уважения. –Только ты не сумел оценить этого, – неумолимо продолжала княжна. Она говорила по наитию, так, словно в темноте ухватилась за нить, которая безошибочно вела на свет. – Ты всю жизнь искал виноватых вокруг, хотя в глубине души знал – всегда знал, – что виноват сам!

– Замолчи! – повторил Шуляк. Он сипел, будто кто-то сжал его горло, но Мстислава не чувствовала ни капли жалости.

– Знал и именно поэтому до сих пор не можешь даже дотронуться до отцовской жалейки! Ты предал собственную семью! Ты продал отца за мягкую постель и сладкий кусок! Ты один виноват в том, что случилось! Ты, ты, ты!

Колдун побелел и, оступаясь, попятился. Нашарив рукой воронец, он тяжело опустился на него, хватая перекосившимся ртом воздух.

Мстислава хмыкнула. Она не чувствовала радости от свершившегося торжества. Слабый ссутулившийся старик, которого она видела перед собой, меньше всего напоминал могущественного, прославленного на три княжества колдуна, и победа на вкус оказалась горькой и удушливой, точно печной чад.

Теперь, когда она выплеснула так долго копившуюся ненависть, душа опустела, и Мстиша осталась наедине с действительностью. Она медленно перевела взгляд на судорожно сжатые в кулаки руки – грубые, рябые от веснушек, с короткими толстыми пальцами, – и осознание накрыло отрезвляющей волной.

Точно так же, как во всех своих бедах был виноват сам колдун, она была причиной собственных несчастий. Кровь, все еще взбудораженная гневной вспышкой, бурлила, и, больше ни разу не взглянув на Шуляка, Мстислава вылетела во двор.

Она пробежала мимо клетки, в которой витали отголоски волчьего запаха, мимо бани, в лес, не разбирая дороги. Смеркалось, но это была уже не зимняя глухая темнота, а обещающая, синевато-манящая.

Нет! Эта весна все равно наступит не для нее!

Дышать стало тяжело, и Мстиша распахнула старую душегрейку. Что-то мучило ее. То, что она сказала старику, было правдой. И одновременно не было ею. Шуляк был в ту пору глупым несмышленышем. Ребенком. Колдун жестоко обошелся с Ратмиром и Незваной, но винить бедного мальчишку в том, что он польстился на сладкую жизнь, было несправедливо.

Мстиша тряхнула головой. Ей не хотелось думать о Шуляке. Она споткнулась и рухнула прямо в снег. Подтаявший на дневном солнце, он успел покрыться настом, и пальцы, провалившиеся сквозь тонкую острую корку,свело от холода и боли.

Мстислава замерла, прислушиваясь к ощущениям. Боль была приятна. Мстиславе хотелось причинить боль себе. Этому телу. Содрать кожу ведьмы, и если не сделаться собой, то хотя бы перестать быть ею.