Книга Мать смерти и рассвета, страница 49 – Карисса Бродбент

Я усмехнулся. Да пошел он!.. Все равно не брошу попытки.

– Мы такие, какие есть, – пробормотал я под нос, тяжело дыша от напряжения перед следующим ударом и обращаясь в основном к себе. – Боремся с неизбежным. Даже если выглядим при этомполными идиотами.

В воздухе повисла странная тишина: перешептывания Илизата разом прекратились. Стало так темно, что при каждой попытке применить магию на моем лице отсвечивало красное зарево.

Хм.

Я замер. Меня пронзило неожиданное осознание.

Все то время, что я провел здесь, запертый в камере, полной насылаемых Илизатом кошмаров, я прислушивался к его шепоту, пугался его видений. Но мне ни разу не пришло в голову задуматься, что же он такое – достаточно ли он живой, чтобы чего-то хотеть.

Это случилось только сейчас.

Кто-то когда-то научил меня: нет ничего полезнее, чем понимать скрытые нужды и желания других. И теперь, по какой-то необъяснимой причине, я почувствовал все это в Илизате. Желание, страсть. А еще горе и страх.

– Ты чего-то хочешь. Я могу тебе помочь.

Взрыв смеха.

«Нужна ли горе помощь насекомого?»

– Гора не может сдвинуться с места. Насекомое может. – Я прижал ладони к камню. – Ты чего-то хочешь. Я чувствую это. Ты прикован к месту. Но я могу уйти, если ты позволишь.

Последовала долгая пауза, и я приготовился снова отчаянно биться о стены; что ни говори, в этом куда больше смысла, чем в попытках договориться с собственной тюрьмой.

Но затем звуки сложились в шепот: «Я заключу с тобой сделку, Максантариус Фарлион».

Я замер. Должно быть, очередная галлюцинация. Очередной трюк Илизата.

«Позволю тебе сразиться с неизбежностью. Дам шанс исправить ущерб, нанесенный основам твоего мира. Тебя ждет неудача, но я разрешу попробовать».

Вырезанные на стенах рисунки сгрудились вокруг моих ладоней, как муравьи вокруг трупа.

«Но поставлю два условия. Ты должен взять с собой частичку меня и вернуться по моему зову».

– Исправить ущерб? Я не понимаю, – нахмурился я. – Что это значит?

Все звуки смолкли. В воздухе повисло молчаливое, невысказанное требование: «Да или нет?»

Возможно, следовало насторожиться. Все взвесить. Но я не думал о рисках. Я думал только о боли, что кричала в мире далеко за пределами нашего. О не поддающемся описанию зове, на который что-то побуждало меня откликнуться. О нити, тянувшей к тому, кто во мне очень нуждался.

– Хорошо, – сказал я. – Договорились.

Руку пронзила боль, намного сильнее, чем причиненная свежими ожогами. Я с проклятием отпрянул от стены. Бросив взгляд на кисти, обнаружил на левой ладони черно-синюю метку. Расположенные ромбомсимволы – они напоминали вырезанные на стенах Илизата – перекрывали друг друга и слегка мерцали, словно в чернилах были растворены частички серебра.

– Что это?

Я поднял глаза и увидел перед собой дверной проем.

«Можешь идти, – сказал Илизат. – Тебя никто не остановит».

* * *

Поначалу, даже выйдя из камеры, я боялся, что это очередная уловка. Но Илизат сдержал слово. В белых коридорах я не встретил ни души. Ни узников, ни охранников. Не было даже шепота самого Илизата. Я понятия не имел, куда идти; каждый раз, когда меня выводили из камеры, я старался запоминать повороты, но, казалось, они постоянно меняются. Тем не менее всего через несколько минут я стоял перед двойными дверьми из серебра. При моем приближении они открылись, и передо мной предстало море в закатной дымке.