Книга Ночная радуга, страница 86 – Жанна Володина

— А ты уверен, что Виктор Сергеевич работает на тебя? — решаюсь спросить я, испытывая смутную неловкость и даже смущение, потому что мне не хочется выдавать своего охранника и своего «мужа». Что за бред у меня в голове?

— Как в себе, — тут же отвечает отец. — С этой стороны у нас всё перекрыто надежно.

Ладно… Не буду настаивать…

— По разговору с Верещагиным я поняла, что ты должен мне что-то сказать первым, — продолжаю я настаивать на другом.

— Дочь! — отец голосом выделяет мой статус в наших отношениях. — Этот… мерзавец специально пытается посеять в твоей душе и разуме сомнения. Чертов извращенец!

— То естьнаходиться рядом с мерзавцем и извращенцем я могу, ничего не боясь, положившись на твое слово без объяснений и на помощь надежного и верного Виктора Сергеевича, который сейчас в машине во дворе? Но при малейшей для меня опасности он сломает любые двери и спасет мою честь или жизнь? В любом порядке? Поправь меня, если я что-то путаю, — предлагаю я отцу.

— Ты ничего не путаешь, — устало говорит отец. — Всё так и есть, как бы нелепо это ни звучало.

— А почему он извращенец? — интересуюсь я. — Почему мерзавец, понятно. Но извращенец — слово очень сильное.

Отец кашляет, отставив трубку, потом говорит, смеясь:

— Это чтобы тебя не пугать настоящими ругательствами, — и тут же меняет тему. — Помнишь про выставку работ инвалидов-колясочников? Мне важно встретиться с тобой там, Лера! Попроси Верещагина привезти тебя на нее. Суббота уже послезавтра.

— Хорошо, — я тоже устала и прощаюсь, так и не получив нужные мне вопросы для готовых ответов.

Утро встречает сильным дождем, идущим с таким шумом и с такой силой, словно ливень все эти недели нетерпеливо ждал, когда же ему удастся добраться до этих расслабившихся под ласковым осенним солнышком людишек. Всему приходит конец, и такой редкой в последние годы волшебной золотой осени тоже.

После душа надеваю серый брючный костюм с голубым шелковым топиком, плету простую косу и собираю ее на затылке, удерживая десятками шпилек. Вспоминаю Сашкины шутки:

— Лерка! Даже десять шпилек не держат! Давай на саморезы?

Так и не выбрав обувь к костюму, босиком, неслышно ступая, выхожу из своей спальни. На часах всего лишь семь утра — очень надеюсь, что Верещагин еще спит или хотя бы в душе.

Он не спит. Он не в душе. Он точно после него. Стоит у окна гостиной спиной ко мне. Торс голый, черные домашние штаны.

— Рисковый вы человек, Илья Романович! — голос Верещагина желчен, но тих, видимо, не хочет меня разбудить.

Застываю на пороге и слушаю, не дыша.

— Почему блефую? — смех тоже тихий. — Доказательство блефа у вас есть? Нет. Вот видите… А как вам мои доказательства? Практически железобетонные.

Верещагин некоторое время слушает ответ отца, потом говорит сквозь зубы, свирепо, зло, надрывно:

— Еще как сделаю! Да. Ничего святого. Да. И вам хорошего дня!

Верещагин продолжает стоять лицом к окну и спинойко мне. Я вижу, как сильно, до побелевших костяшек, он сжимает телефон.

— У нас есть какие-то особенные планы или я могу уйти по своим делам? — негромко спрашиваю я.

Никита медленно поворачивается и молча смотрит на меня. Оценивающий взгляд пробегает снизу вверх: от босых ног до закрепленной шпильками косы.

— Своим делам? — в голосе Верещагина легкое, но ощущаемое пренебрежение, будто даже предположить то, что у меня могут быть хоть какие-то заботы и проблемы, ему невероятно сложно.