Книга В твой гроб или в мой?, страница 160 – Жаклин Хайд

— Я знал, что маячок, который я повесил на тебя, пригодится. После того как Анжелика замуровала тебя в тот раз, тебе очень повезло,что я до этого додумался, — продолжает он, говоря так, словно я не сижу в долбаной клетке и не жду, когда он меня выпустит. — Если бы ты просто подождал, ничего бы этого не случилось.

Дверь клиники открывается, и я наконец-то вижу свободу за стенами ветеринарного ада, который был моей тюрьмой. Я уже начал бояться, что никогда не смогу выветрить из носа резкие запахи дезинфицирующего средства, отбеливателя и перхоти животных.

Когда, черт возьми, он собирается открыть эту штуку? Я знаю, что даже ослабев могу в последний раз сменить форму, но эта «тюрьма» кажется милями сплошного камня.

Я борюсь с тошнотой, когда столько отвратительных запахов одновременно поражают мои чувства, и проклинаю этот город к ебаной матери. Мне потребовался час, чтобы долететь до ближайшего румынского аэропорта в форме летучей мыши, где пришлось принудить не менее десяти человек, чтобы сесть в самолет, и с тех пор унижения только продолжались.

— Знаешь, вышки сотовой связи и все остальные средства коммуникации снова заработали на следующее утро, — говорит он, ставя клетку со мной на скамейку в парке.

Я смотрю на почти безлюдную улицу с высокими зданиями. Наконец-то. Я жду, что Дойл откроет защелку, но этот имбецил продолжает говорить.

— Хорошо, что я успел вовремя, не знаю, что они делают с такими животными, как ты, учитывая, что ты грызун и все такое.

Для меня он мертв.

Дверь клетки открывается, и моя рука взлетает навстречу его ухмыляющимся губам, когда я превращаюсь в свою человеческую форму. Я сильно бью кулаком по лицу придурка, но он только хохочет, принимая удар на себя, едва ощущая его своей кирпичной головой.

— Это было весело, — говорит он со смешком, — идиот держится за живот, перегнувшись через край парковой скамейки, одетый в один из своих обычных костюмов.

— Ты тупой гребаный мудак. Какого хрена ты сразу меня не выпустил? — кричу я в ночь.

Шея громко хрустит, когда я разминаю конечности и вздыхаю, освобождаясь от боли, что раздражала меня, кажется, целую вечность.

Он игнорирует вопрос, но спокойно протягивает мне пакет, и я молюсь, чтобы он был полон крови. Слезы текут из его глаз, когда он снова наклоняется и громко смеется.

— А еще я захватил солнцезащитный крем.

Клыки впиваются в пластик, мои руки грубо его сжимают, пока я высасываюсодержимое, сминая пакет, в то время как зрение проясняется, и мое тело начинает медленный процесс восстановления. Вдалеке звучит автомобильный гудок, и я громко сглатываю.

— Ммм, — стону я, втягивая в рот эту мерзость.

— Как будто ты не вел бы себя так же со мной. Тебя подобрал контроль за животными, — бормочет он, снова заливаясь смехом. — Ты бы видел мое лицо, когда я понял, где ты.

— Заткнись и дай мне еще, — говорю я, протягивая руку, когда высасываю остатки из первой бутылки с первой отрицательной. Он быстро протягивает мне добавку.

Последние несколько дней, безусловно, худшие из всех, что у меня были, и это включая пребывание в гробу, когда отказал ведьме в бессмертии. После мучительного перелета в Америку и не одной, а двух пересадок я предполагал, что худшее позади.

— По крайней мере, мы сошлись во мнении, что она твоя пара. Не знаю ни одной другой причины, что заставила бы твою сварливую задницу залететь так далеко, когда я десятилетиями не мог вытащить тебя из постели, — говорит Дойл, скрещивая руки на груди с самодовольным видом. — Если бы ты просто держал телефон при себе, ничего этого не случилось бы.