Книга Брусничное солнце, страница 71 – Лизавета Мягчило

Он приехал сам. Следом тянулась вереница необученных бою крепостных — гайдуков. При каждом был топор или короткая дубина, все как на подбор суровые, озлобленные. Но страшнее всех смотрелся их хозяин.

Громогласный голос разнесся по всему селу, на улицу потянулся народ.

— Кто ответит, где сейчас кроется в вашем селе незнакомая девушка? Высокая, черноволосая, глаза необычные — цветасиреневого. Ответившему вольную оплачу. Всей семье. Промолчите — ни единого целого дома не оставлю, каждого покрывающего велю повесить, избы в пекло адово отправлю, выжгу каждый аршин. Барыня ваша добро мне дала, считай, перед ней ответ держите.

Принялись роптать люди, тихо переговариваться, рассуждая кто ж незнакомый может быть в поселении. На улице увидели ее немногие, а внимание и того гляди обратить могли только пьяный мужичок и дородная баба, суетящиеся возле кликуши. Их сейчас на улице не было.

Надолго ли? Бежать. Спасать свою шкуру. Страх так цепко сжал на глотке когти, что Варваре показалось — она сейчас же задохнется. Пальцы с нажимом растерли кожу у ключицы, зрачки расширились, заполнили всю радужку.

Не заметили, не могли ее заметить селяне — одежду она сменила на деревенскую, волосы убрала в косу, да и терлась она рядом с местной крепостной. Издали приняли бы за сестру очередную, аль родственницу другую.

Стоящие у калитки Бажена и Василий молчали, каждый напряженно оглядывал двор. Отдали бы на растерзание? Понять этого Варвара не сумела. Словно чуя ее взгляд, проезжавший на лошади вдоль улицы Самуил резко вскинул голову, встретился с ней взглядом. Губы тут же потянулись в многообещающей нежной улыбке.

* * *

Он полз к окну. Рывками, ощущая, как напрягаются, рвутся жилы. Из груди выдираются сухие хрипы. В венах не кровь — зеркальное крошево. Тысяча тонких осколков и в каждом отражение ее проклятых глаз. Ликующая улыбка, когда дверь за нею захлопнулась. Если бы он только сумел встать, сумел вынырнуть из черного омута… Самуилу невероятно повезло. Повезло, что он сумел проползти через круг свечей, пропалив штанину и опрокинув одну на блюдце. Пламя зашипело, закоптило черным дымом, пустило по комнате странные блики. И стало легче.

Настолько, что он сумел рывком задрать свое тело к подоконнику, опереться подбородком о деревянным выступ, с хрипом давясь воздухом. Миг, другой, он перекинул через подоконник одну руку, затем вторую, подтянулся и его вырвало в распахнутое окно. Отрава. Отравила, не иначе, еще немного и он отдаст богу душу. Агония тянула его за хребет, все мысли были лишь о мягкой постели, ноги, будто шальные, не слушались, норовили повернуть обратно, доволочь тело до кровати, лечь. А он цеплялся взглядом за точку силуэта, едвавидневшуюся на кромке леса. Глинка бежала к своим родным землям, там, за взгорком, находилась цепь болот и одинокое разросшееся село, близкое к их поместью.

Брусилов вернет ее домой.

А наутро, когда бред и горячка отступили, когда мир вокруг не плыл ядовитым маревом, он сломя голову понесся к конюшням, собирая народ.

Поймать, возвратить… Вся комната пропахла ею, а на постели виднелись разводы потемневшей засохшей крови. Он и сам был ею запятнан, времени приводить себя в надлежащий вид не было, в венах разгонялась, бурлила злость.

— Доложить живо Глинке старшей, что дочь ее бежала, отравив жениха. Пусть знает, что я еду на ее земли, что право имею возвратить беглянку обратно! — Слова вырываются из груди напряженным клокочущим криком, он вскакивал на лошадь, проверяя закрепленный на бедре револьвер.