Книга Суккуб для наследника, страница 75 – Екатерина Оленева

— Почему ты всё это мне говоришь?

— Сама-то как думаешь? — хмыкнул он.

— Надеешься меня предупредить?

— Не надеюсь. Каждый, пока не совершит своих ошибок, не успокоится. Пожалуй, с меня откровений хватит. Пойду, лягу. Уже давно рассвет.

Мерцающий свет был прекрасен. Его было много. В нём можно было купаться. Воздух, искрясь, переливался радужными бликами, будто превратился в алмазную крошку.

Или, может быть, сама она попала внутрь огромного алмаза?..

— Николь…

Это был мамин голос! Такой родной, такой любимый! Словно тёплый уютный шарф в промозглый день.

— Мама?.. Мама!!!

Тонкая тень двигалась за радужно-переливающимися колоннами:

— Когда я была маленькой, мы с Джастиной ходили в отдел, где продавались люстры. Нас привлекала огромная, хрустальная, модели «каскад». Хрустальные нити создавали эффект алмазного звездопада и чудилось, что должен раздаться лёгкий звон. «Если бы в мире существовали феи, — думала я тогда, — они бы жили в таких домиках, светящихся на волшебных деревьях».

Николь вдруг обнаружила, что мама, молодая и прекрасная (ещё моложе и прекрасней, чем запомнилась) стоит рядом и улыбается. Она не старше самой Николь. Выглядит, точно фея в лёгком белом платье.

Боль пронзила сердце.

— Ты мне снишься, — с горечью выдохнула Николь. — Это всего лишь сон. Когда я проснусь, тебя не будет рядом.

— Я всегда рядом, котёнок, — с нежной, грустной улыбкой проговорила мама. — Теперь я живу в этом домике для фей. И знаешь? Он не такой уж и классный, как мне казалось, — засмеялась она.

— Ты не можешь из него выйти? Что ждёт нас на Той Стороне?

— Дороги. Их много. Они ведут в разные места. По одним можно идти, по другим — нет.

— А ты решила жить в хрустальном домике?

Мама улыбнулась и ласково коснулась гладкой ладонью щеки Николь.

— Ты ничему меня не научила! Ни о чём не рассказала! Как же так?..

— Я пыталась тебя уберечь.

— Отчего?.. От знаний? Но без них я совсем беззащитна.

— Прости, — с горечью прошептал голос. — Я люблю тебя, а любовь ослепляет. Она порождает страх. Страх мешает идти. Мне казалось, что, если я откажусь видеть проблему, она исчезнет. Иногда это работает. Я не учила тебя своему ремеслу, потому, что надеялась — проклятие тебя не коснётся. Я хотела для тебя человеческой жизни. Счастливой и простой.

— Но я же не человек!

— Но — я человек. Прости, котёнок.

Десятки тонких, маленьких колокольчиков пели и пели. Образ матери стал таять среди цветных пятен.

— Подожди! Не уходи!Мама!

Столько нужно было сказать, столько — спросить, но сон развеялся, как дым. Стремительно и бесповоротно.

Николь попыталась удержать ускользающий образ, но ухватилась за чьи-то плечи.

Шелковистый материал рубашки под пальцами сминался, скользя по гладкой коже. Тело под рубашкой было горячим.

Словно колеблющаяся, нестойкая лиана, Николь оплелась вокруг внезапной опоры. Свет, тот самый, из сна — нежный, перламутрово-радужный, — прошивал два тела насквозь, сшивая, как иглой. Николь казалось, будто каждая клеточка её тела превратилась в магнит. Её тянуло и вдавливало голодом в каждую впадинку, в каждую выпуклость. Каждое прикосновение было сладким, как полноценный оргазм.

Николь застонала, не в силах сдерживаться, подставляя губы под поцелуи.

Дыхание как сладкая вода. Вода, полная лёгких бликов, разбрасывающая солнечных зайчиков по сторонам не хуже хрустальной люстры. Только теперь эти блики разлетаются внутри её тела, разрастаясь, ветвясь и ширясь.