Книга И оживут слова, страница 148 – Наталья Способина

Она еще успела увидеть, как брат стрелой рванул на ее крик, а потом вдруг в сеновале стало темнеть, и Всемила испуганно всхлипнула. Она успела позабыть о нем за эти месяцы, а он не забыл. Почему он не забыл?! В темноте раздался его крик: «Моей будешь!»

– Пусти! Нет! – закричала Всемила, пытаясь вырваться, но руки держали крепко. А потом ее рвануло в сторону, и, уже падая, она почувствовала руки брата. И страх стал вполовину меньше. Радим не отдаст. Спасет.

Злата беспокойно ходила по горнице, покусывая уголок шали. Утром Добронега прислала мальчика, мол, приходите прямо сейчас. Это означало только одно – Всемиле снова худо.

О том, что со Всемилой творится дурное, Злата и думать не думала до тех пор, пока не поселилась в Свири. До этого она изредка видела сестру Радима, и казалась та ей жутко избалованной и взбалмошной: делала что вздумается, ни на кого не оглядывалась. А Радим все ей спускал. Но Злата от всей души хотела с ней поладить. Мнилось ей до свадьбы, что добрыми подружками станут они со Всемилой. Да и отчего им враждовать? Радим у них один, да и Миролюбушка тоже один на двоих будет. Тут живи и радуйся.

Но то, что со Всемилой не поладишь, стало понятно сразу. Уж как Злата ни старалась, даже плакала поначалу, пыталась с Радимом поговорить, но тот только лицом мрачнел, отмалчивался, ничего толком не объяснял. А потом однажды были они у Добронеги, и все хорошо было, только Всемила на скамье вертелась и места себе не находила. Злата сперва думала, от погоды это – на улице как раз гроза собиралась, а потом… Страшно это было. Страшно оттого, сколько боли было в голосе Радима, когда тот звал сестру да сжимал изо всех сил ее корчащееся тело. А Добронега только шептала что-то рядом, точно уже давно поняла, что не помочь здесь, лишь переждать нужно.

На Всемилу Злата старалась не смотреть – и так после несколько ночей не спала. Это потом Радим объяснил, что маленькую Всемилу что-то очень сильно испугало. Он и у отца выспрашивал, и у матери. Те ничего не отвечали, но что не родилась она такой, Радим точно помнил. А потом Всемила сильно болела. В жару да в бредуметалась. А Радим, хоть сам ребенком был, все у ее постели сидел да за руку держал. Златка все слезы выплакала, пока Добронега ей об этом рассказывала. Сердце разрывалось от боли за Радимушку, что Златка не могла ему – тогда еще совсем мальчонке – помочь, за Всемилку, которой тоже неведомо за что столько боли и страха досталось. И сразу понятно стало, отчего в их доме не было девчонок из деревни и все по хозяйству сами делали. Уж как удалось это скрыть – неведомо. Но из посторонних в Свири только Улеб о беде воеводиной знал.

Потому родные и прощали все Всемиле, потому и спускали любые грубость и каприз. Нельзя ей было волноваться, нельзя злиться. Уж сколько Радим бессонных ночей перед походом на кваров провел. Все не знал, как сестре сказать, что уйти должен. Больше всего боялся, что с ней здесь будет. Златка клялась, что все сделает, чтобы ей помочь. Ночей спать не будет, у постели будет сидеть. Радим обнимал, по волосам гладил, благодарности шептал, а мысли со Всемилой были. И знала Злата, что каждую минуту там, в море, о том помнить будет да сердце здесь оставит.

Радим наказал слезы по нему не лить. Негоже живых оплакивать. Вот и проводили свирские лодьи добром да без слез. Златка в дом Добронеги перебралась. Сказала, что, мол, ей в хоромах одной сидеть. Так и жили они два года. И за эти два года Злата чуть ума не лишилась. И горько ей было, и страшно. И не понимала она, как Радим с Добронегой это все выдерживают.