Книга Почти 15 лет, страница 62 – Микита Франко

— Фантомные чувства… — повторил Лев.

— Ага. Что-то отрезали, а ты продолжаешь это чувствовать… Ты мне отрезал любовь к тебе.

— Жаль это слышать.

— А мне — не жаль. Наконец-то ты это сделал.

Слава поднялся с кресла и, на пути к выходу из спальни, напомнил:

— Не забудь свою любимую биту. А, и, кстати, — он снял обручальное кольцо и кинул его на кровать, рядом с вещами Льва. — Тоже можешь забрать. Продашь на Авито, раз так за деньги беспокоишься.

Он не увидел, что Лев сделал с кольцом, потому что вышел за дверь, не оборачиваясь.

Он аккуратно, кончиками пальцев, взял кольцо с постели и переложил его на тумбочку. Долго смотрел, как блестит на солнце золотой ободок, прежде чем снять с пальца своё кольцо и положить его рядом. Пусть Слава поступает с ними, как сам посчитает нужным.

Вытащил из шкафа биту, попытался запихнуть её в сумку, но она, как и двадцать лет назад, не влезала. Он закрепил её между ручек, но утром, когда Мики заявил о своём намерении проводить его в аэропорт, пришлось вернуться в спальню, взять сумку побольше и перепаковать вещи в неё. Положил биту на дно и прикрыл ворохом рубашек. Есть вещи, которые сложно объяснить.

Слава, вызвавшийся отвезти Мики (а значит, и Льва) в аэропорт, за утро сказал только одну фразу. Положив ключи на комод, бросил мельком:

— Можешь вернуться в свою квартиру.

— Это твоя квартира, — ответил Лев, не притронувшись к ключам.

Ему было даже оскорбительно Славино предположение, что из-за расставания он может отозвать своё решение о квартире обратно.

Больше они ничего друг другу не сказали. Льву было странно: вспоминая, как это начиналось, он и предположить не мог, что это так закончится. Сначала вы пятнадцать лет живёте вместе и воспитываете детей, а потом разъезжаетесь, не сказав друг другу ни слова, и делаете вид, что ни одного дня не были друг для друга самыми важными людьми на свете. С Яковом было не лучше. Сначала сорвался ради него в другую страну, а теперь вот уже двадцать лет не видел и не слышал. И, если уж совсем честно, и не вспоминал даже, хотя когда-то целых два года (а это целая вечность для восемнадцати лет) искренне считал, что любит его по-настоящему.

Теперь ему тридцать шесть. Почти тридцать семь. Если повезёт, он может прожить ещё столько же, а если очень повезёт — и того больше. Будет ли где-то на оставшемся жизненном отрезке момент, когда он поймает себя на мысли, что больше не вспоминает о Славе? А если и вспоминает, то сердце больше не ёкает. И эти четырнадцать лет жизни превратились в «просто этап», про который он скажет, что они были молодыми, глупыми и вляпались черт-те во что.

Именно так Лев теперь думал о Якове: о Якове, с которым они лежали на кровати в общаге, слушая обращение Елицина в 2000-ый год, о Якове, с которым они засыпали на разных ярусах, держась за руки, о Якове,ради сообщений которого он проживал каждый новый день, подолгу отстаивая очереди к компьютеру в университетской библиотеке. Когда-то и с ним ёкало, а теперь — ничего. Теперь есть целые годы жизни, в которые Лев ни разу о нём не подумал — ни мельком, ни всерьёз.

Мысль о том, что Слава может стать для него столь незначительным, ввергала в отчаяние, а допущение, что после Славы может появится кто-то другой — в ужас. Разве он сможет ещё раз объяснить себя другому человеку?