Книга Окна во двор, страница 257 – Микита Франко

Я внутренне возликовал: и от того, что Ваня поделился с папой своей несчастной любовью, и от того, как папа поддержал его своим примером: показал, что Нина была не права, что взрослые мужчины тоже могут быть искренними и трогательными в своих чувствах. Правда, слова про дом не в России меня насторожили: они что, опять?

Лев потянулся к Славиной коробочке, вытащил кольцо и, мягко взяв Славу за правую руку, осторожно надел кольцо на безымянный палец.

Слава, улыбнувшись, проделал все то же самое с кольцом Льва и ответил почти шепотом:

– Спасибо. Спасибо за тебя, за нас и за то, как ты старался, чтобы мы были. Я люблю тебя.

Наконец они поцеловались, и Ваня закричал: «Ура!» (надеюсь, это междометие навсегда заменит его «Фу»), а бабушка сказала: «Горько!» Я ничего не сказал и не закричал, зато расплылся в улыбке.

Вытерев пальцем блеск со своих губ, Лев спросил у Славы:

– Это что, клубничный?

– Ага.

– С вишней был вкуснее.

– Ну их вообще не обязательно есть, – подсказал Слава.

После десяти вечера, когда солнце скрылось за горизонтом и со стороны реки потянуло прохладой, Слава все-таки замерз. Бабушка посетовала, что «она же говорила», а Лев накинул ему на плечи свой пиджак. Официант, время от времени забегающий к нам, чтобы унести посуду, любезно предложил Славе плед, но он, поплотнее запахнув пиджак Льва, отказался.

Мы ушли из ресторана после полуночи, а до того момента бабушка успела рассказать Льву всю подноготнуюСлавиного взросления: сначала сдержанно поделилась выбором хобби, трудностями в школе и подготовкой к колледжу, но после второго бокала вина мы уже знали про аллергию на грудное молоко, любимую игрушку (плюшевый зайка) и как Слава вытягивал у бабушки помаду из косметички, думая, что никто не замечает.

Слава смущенно улыбался и цедил сквозь зубы:

– Ничего, я с твоей мамой тоже как-нибудь поболтаю.

Лев грустно усмехнулся.

– После ситуации в церкви она не очень хочет с тобой болтать. Да и со мной тоже.

– Люди меняются, – просто ответил Слава.

И, учитывая, что с нами за столом сидела его мама, та самая мама, которая говорила своему сыну: «Лучше бы была война и ты там умер», с ним было сложно поспорить.

На обратном пути, неспешно прогуливаясь по ночному городу, мы проводили бабушку домой, а остаток пути возвращались дворами. Я вел Сэм на поводке, отставая от остальных, – так уж вышло, что собаке срочно нужно было залезть носом в каждый кустик. Лев тревожно на нас оглядывался, не упуская из виду.

– Чего ты? – не понял я.

– Слежу за тобой.

– Это я понял. А зачем?

– Переживаю, чтобы тебя снова никто не увел из-под носа, – то ли в шутку, то ли всерьез ответил он. – Хочу, чтобы этот день закончился нормально.

– Этот день закончится отлично, – пообещал я.

И хотя я ничего конкретно не имел в виду, а просто подбадривал и успокаивал, день действительно завершился именно так. Уставшие, мы переступили порог квартиры, и, пока я возился со шнуровкой на кедах, Лев мыл руки, а Слава снимал Сэм с поводка, Ваня прошел в гостиную и открыл крышку пианино. Я сразу узнал этот жест по глухому стуку, хотя не слышал его вот уже почти год. Послышались робкие нажатия клавиш – сначала нескладные и как будто случайные, но я замер на пороге, тревожно ожидая, что будет дальше. Лев выключил воду и бесшумно выскользнул из ванной, тоже замерев у двери. Сэм звонко гавкнула, но Слава поднес палец к губам – «Т‐с-с», и она виновато замолчала. Мы с родителями напряженно переглянулись, почти не дыша.