Книга Окна во двор, страница 124 – Микита Франко

Слава, слышавший ежедневные отказы, почему-то напрягся.

– Все же нормально? – уточнил он.

– Конечно.

«Слишком много “конечно”, – мысленно отругал я сам себя. – Слишком много энтузиазма и радости, придурок».

За время моего заточения вылезла совсем не по-январски зеленая трава – от этого, оказавшись на улице, я вдруг подумал, что сидел взаперти несколько лет. Я даже на миг поверил в это, как когда-то поверил, что Ваня провел не один год в коме, и опять чуть не схлопотал паническую атаку, но взял себя в руки, вспомнив про главную цель выхода из дома.

Спускаясь с крыльца, я несколько раз обернулся на тайник, размышляя, как к нему подобраться, не вызывая у Славы лишних вопросов. Но лишние вопросы вызывало почти любое мое действие. Слава тоже начал оглядываться на окно моей комнаты и опять спросил:

– Всенормально?

– Да, – буркнул я, зарываясь носом в воротник куртки.

Может, на обратном пути получится?

Слава пошел рядом, касаясь своим плечом моего (тогда я впервые заметил, что мы стали почти одного роста). Эта близость показалась мне намеренной, словно он хочет поговорить о чем-то глубоко личном.

Мы молча шли в сторону набережной; я терпеливо ждал.

– Почему я такой дерьмовый отец?

Я заметил, как он мгновенно пожалел об этом вопросе: прикусил губу, будто хотел заставить себя замолчать, и отвернулся. Мне тоже стало не по себе от такого начала прогулки.

– Почему сразу «дерьмовый»?

– Потому что я привез вас сюда, думая, что так будет лучше для вас самих. Но у вас все стало намного хуже. Значит, я не понимаю, что для вас лучше.

– Потому что, принимая решение, ты в первую очередь думал, как будет лучше тебе, – довольно жестко ответил я.

Заметив у Славы готовность оспорить это заявление, я быстро сказал:

– Не обижайся, но так и есть.

– Это опять что-то о том, что я гей?

– Ну а разве это не так? – начал раздражаться я. – Что тебе нужно от этой страны, кроме права на брак, права не быть избитым за косметику и прайдов?

– Чтобы у меня не отобрали детей.

– И так бы не отобрали, – буркнул я.

– Я был в этом не уверен.

Я не знал, как объяснить ему то, что чувствовал, и даже не был уверен, что хочу объяснять. Но все равно решил сказать:

– Просто, по-моему, прайды, браки и прочие привилегии – это не вся жизнь и даже не бóльшая ее часть. В России ты выглядел счастливей, хотя у тебя ничего этого не было.

Он замолчал, и я обрадовался, что правильно нашел болевую точку, что ему нечего возразить. Я посмотрел на него, пытаясь разглядеть признаки согласия, может быть, даже намек на сожаление, и мне показалось, что я их нашел.

Когда Слава тоже повернулся ко мне, он сказал совсем не то, что я ожидал услышать.

– Он хочет, чтобы мы вернулись.

Мне не требовалось никаких пояснений – Лев давно превратился в наших разговорах в местоимение «он».

– Ты так об этом говоришь, будто это имеет какое-то значение, – заметил я.

– То есть?

– Ну тебе же плевать, что хочет или не хочет папа. Это что, изменилось?

Слава ушел от ответа:

– Ваня тоже хочет домой.

– А чего хочешь ты?

– Не знаю. – Он отвел взгляд в сторону.

Я опять было хотел как-нибудь съязвить или криво пошутить, но слова застряли в горле. Ячувствовал, как нам обоим хочется отбросить эту фальшивую смешливость и поговорить серьезно.

– Ты его еще любишь? – прямо спросил я.