Онлайн книга «История Льва»
|
Но самой трогательной, самой трепетной, самой переворачивающей душу, была та странная традиция, закрепившаяся с их первого поцелуя. Когда они лежали в кровати, переводя дыхание после оргазма, и Слава, повернув голову, уточнил: «Тебе всё понравилось?», он искренне ответил: «Очень», и тогда Слава протянул ладонь и попросил: «Дай пять», а Лев хлопнул по ней и подумал: «Кажется, это навсегда». Лев и Слава [60-61] Когда он открыл глаза, Слава ещё спал. Лев почувствовал себя в сбывшейся сказке: они лежали под одеялом, прижавшись друг к другу, и Слава обнимал его сзади. Он не помнил, как это случилось, почему его фантазия с объятиями, которую он так долго вымещал на подушке, сбылась именно так, почему «подушкой» стал он сам? Но это была лишь беглая мысль при пробуждении, Лев не позволил ей задержаться: какая, блин, разница? У него появилось чувство защищенности: впервые, просыпаясь, он не думал, что должен пойти на пробежку (ему надо быть сильным), должен погладить рубашку, прежде чем её надеть (ему нужно быть опрятным), должен ещё раз протереть пыль, которую он уже протирал вчера (всё необходимо держать под контролем). На часах было 11 утра, он пропустил всё на свете – и пробежку, и завтрак, и пару по госпитальной хирургии, и вот-вот собирался пропустить ещё одну – по интенсивной терапии, а это было никак нельзя, потому что он хотел выбрать реаниматологию для продолжения обучения. Он смотрел на настенные часы, висевшие прямо над фотографиями маленькой Карины, и думал, что, во-первых, фотографии надо убрать, как она и говорила, во-вторых, окончательно перебраться в эту комнату, и в-третьих, есть ещё минут пятнадцать, которые можно провести рядом со Славой, а потом он, так и быть, начнёт собираться в университет. Славе, наверное, тоже нужно в колледж, но он не пойдёт. Об этом он сообщил накануне. Слава вообще не отличался прилежностью: он говорил, чтоему не нравится учиться, что он ненавидит академизм, что ему скучно. Он рассказывал Льву, что из всех специальностей старался выбрать самую неакадемическую, выбрал графический дизайн и всё равно оказался в ловушке из «как правильно рисовать» и «как не правильно рисовать». Он тогда добавил: «Наверное, все творческие профессии на это обречены», и Лев подумал: хорошо, что он не стал поступать в литературный институт. Его самое лучшее стихотворение – без единой рифмы, написанное за пять лет до встречи со Славой – тоже было образцом того, как нельзя писать стихи. Он опустил взгляд на руку, обнимающую его в районе груди, и удивился, какие они со Славой контрастные: вот так, когда кожа прижималась к коже, это становилось ещё заметней. Лев своей аристократичной бледностью только подчеркивал восточную смуглость Славы. Он осторожно провел пальцами по расслабленным мускулам на бицепсе, и они вздрогнули, словно отвечая на прикосновения. Слава зашевелился, прижал Льва к себе ещё сильнее, и тот вздохнул: он хотел только потрогать, а не будить. Выбравшись из объятий, Лев обернулся и посмотрел на Славу, сонно потирающего глаза. Тот, прищурившись, сфокусировал взгляд на Льве и вдруг сказал: - Ты похож на принца. Лев прыснул: - Ну уж нет! Скорее ты. Тогда Слава тоже прыснул: - С чего это? В сказках принцы всегда белокурые и голубоглазые! |