Онлайн книга «История Льва»
|
Уже потом, добравшись до общежития, он вдруг подумал: дело не в Лос-Анджелесе, дело в нём. Просто он – один, а радость новых открытий необходимо с кем-то делить. Чтобы кто-то другой смотрел из окна машины и тоже говорил: «Вау, как красиво!». И дышал с тобой в унисон, и чувствовал то же самое, что чувствуешь ты. Тогда было по-другому. Было бы по-настоящему. А с Власовским так не подышишь на небоскребы. За целую неделю они даже не съездили к Золотым Воротам. Якову всё это казалось скучным. Он говорил: - Что ты, на картинках посмотреть не можешь? - Это ведь не то. - Да то же самое. Куда они денутся? Стоят себе и стоят, ещё сто лет простоят. - А гей-клубы твои не простоят? – огрызался Лев. - Дело же не в гей-клубах. Там впечатления, а Ворота… Это просто Ворота. Но для Льва это были не просто Ворота. Может быть, если бы он там оказался, если бы посмотрел вживую, он бы понял – что в них такого. Может, для него это стал бы самый крутой мост в мире. Таким для него был Дворцовый, когда ему было пять, когда они с мамой жили вдвоём и ходили по ночам (перед выходными днями) смотреть на разведение. Сначала Дворцовый мост пугал Лёву: он боялся, что, когда поднимутся пролёты, все фонари посыпятся наземлю, как спички из перевернутого коробка, или что специальный разводчик мостов (он воображал, что это одинокий пожилой дедушка) на старости лет забудется и не перекроет въезд автомобилям, и пролёты начнут подниматься вместе с машинами, а несчастные водители свалятся в реку. Иногда он так ярко это видел, что по ночам ему снились кошмары. Но потом вернулся папа, и Лёва понял, что такое настоящие кошмары. Мама перестала ходить с ним на разведение, и он начал скучать по мосту, по тому времени, которое осталось в памяти как совершенно особенное, и ему хотелось, чтобы папа куда-нибудь исчез (и иногда даже хотелось, чтобы Пелагея исчезла тоже), и чтобы всё стало как раньше: он, мама и Дворцовый мост. Вот чего хотел Лев на самом деле: не посмотреть на мост, а посмотреть на мост вместе с Яковом. Может, им и правда было бы скучно в первый раз. Может, они бы даже сказали: «Ничего особенного» (Лев бы точно так сказал). Но если бы они ходили к нему хотя бы иногда, если бы устроили пикник на ближайших холмах или прогулялись по пляжу, это бы стал их мост. У них бы появилось своё место. И тогда, думая о Власовском, Лев бы думал не о подвале, бите и скинхедах, а о Золотых Воротах, и, если бы кто-то другой говорил: «Золотые Ворота», он представлял бы не красные башни с подвесными торсами, а Якова. Однажды, когда Яков, утомленный долгой дорогой на поезде и быстрым сексом, засыпал в его постели (в почти такой же комнате, как и в кампусе Беркли), Лев, осторожно водя подушечками пальцев по его коже на спине и плечах, спросил шепотом: - Почему у нас нет ничего нормального? Тогда, говоря о «нормальном», он впервые не имел в виду «гетеросексуального». Он хотел спросить о другом. О своих местах, о любимых фильмах, о песнях, которые играют в торговых центрах только для них, потому что именно под эту песню случилось что-то особенное, о доверительных разговорах по ночам, о том, как это – когда твоих родителей съели крокодилы, о том, как это – когда твоего отца съела война. Почему они ничего друг о друге не знают? Ничего, что действительно стоило бы знать. |